Архивы Дрездена. Сборник. Книги 1-15
Шрифт:
Взгляд мой расширился.
— Так она ваша?
— Я убью вас, — произнес он все тем же ровным голосом. — Если вы хотя бы дышать будете в ее направлении, я вас убью, Дрезден. Своими руками.
Я ему поверил.
— Что с ней? — спросил я.
— Постоянное вегетативное состояние, — буркнул он. — Кома.
— Вы хотели вылечить ее, — тихо предположил я. — Поэтому и украли Плащаницу.
— Да.
— Я не уверен, что это действует именно так, — заметил я. — Это ведь не так просто, как, скажем, лампочку включить.
— Но может и сработать, — возразил он.
Я пожал плечами:
— Может и сработать.
— Я попробую, — сказал он. — Это все, что у меня есть.
Я оглянулся на окно и помолчал немного. Потом принял решение.
— Три дня, — сказал я.
Он нахмурился:
— Что?
— Три дня, — повторил я. — Это магическое число. И — предположительно — именно столько времени Христос лежал, завернутый в нее. Через три дня — точнее, три рассвета, — вы будете знать, поможет она или нет.
— А потом?
— А потом Плащаницу, обернутую в простую упаковочную бумагу, вернут отцу Фортхиллу в церковь Святой Марии Всех Ангелов, — сказал я. — Никаких записок. Ничего. Просто вернут, и все.
— А если нет, вы расскажете о ней.
Я покачал головой и встал.
— Нет. Этого я делать не буду. Придется довериться вам.
Он пристально посмотрел на меня, потом выражение его лица немного смягчилось.
— Хорошо.
Я оставил его там и уехал.
Когда мы только познакомились с Марконе, он обманом заставил меня заглянуть в его душу. Подробностей я тогда не узнал — только то, что у него имеется тайна, и эта тайна дает ему столько воли и внутренней силы, сколько нужно, чтобы править одной из крупнейших преступных империй в стране. Что-то такое, что заставляет его быть безжалостным, практичным, неотвратимым.
Теперь я знал, что это за тайна.
Марконе был и остался паршивой овцой. То преступное государство, которым он правил, строилось на боли и людских страданиях. Возможно, он делал это и из благородных побуждений. Я мог понять такое, но это ничего не меняло. Благие намерения Марконе только мостили новую полосу на дороге в ад.
Но, черт подери, ненавидеть его я тоже не мог — ведь я не знал, не сделал бы я такой же выбор, окажись я на его месте.
Ненавидеть проще — но мир не прост. Мне было бы проще ненавидеть Марконе.
Не мог я этого — и все тут.
Несколько дней спустя Майкл устроил прощальный обед по поводу Саниного отъезда — теперь, когда Плащаницу вернули отцу Фортхиллу, ничто не мешало молодому рыцарю возвратиться в Европу. Меня тоже пригласили, поэтому я побрился, пришел и умял сотни полторы гамбургеров. Покончив с гамбургерами, я зашел по делу в дом, но задержался, чтобы заглянуть в прихожую.
Саня сидел в кресле и с несколько озадаченным видом смотрел на телефон.
— Опять, — сказал он.
Рядом с ним сидела на диване, закинув ногу на ногу, Молли. На коленях ее лежала телефонная книга, из которой торчал листок бумаги — я узнал в нем список покупок, забытый мною в домике на дереве. Выражение лица ее оставалось совершенно серьезным, но в глазах плясали чертики. Она подчеркнула строчку в телефонной книге красным карандашом.
— Как странно, — сказала она и продиктовала еще один номер.
Саня набрал его.
— Алло? — произнес он в трубку. — Алло, сэр. Не могли бы вы сказать, продается ли у вас табак «Принц Альберт» в бан… — Он снова зажмурился, потом повернулся к Молли. — Опять повесили трубку.
— Жуть, — согласилась Молли и подмигнула мне.
Я вышел, пока не начал хрюкать от сдерживаемого смеха. В палисаднике перед крыльцом играл в траве маленький Гарри. Наверное, считалось, что сидевшая в прихожей старшая сестра присматривает за ним.
— Привет, парень, — окликнул я его. — Не играл бы ты здесь один. А то обвинят в аутизме, не успеешь и опомниться.
Что-то негромко звякнуло в траве рядом с маленьким Гарри. Он подскочил от неожиданности и тут же потянулся к этому.
Я запаниковал и, опередив его прыжком, которому позавидовала бы иная лягушка, накрыл маленькую серебряную монетку ладонью. Руку кольнуло, как электрическим разрядом, и я вдруг испытал ощущение, словно кто-то неподалеку проснулся после долгого сна и потягивается.
Я поднял взгляд и увидел на улице у калитки машину с опущенным со стороны водителя стеклом.
За рулем сидел, лениво улыбаясь, Никодимус.
— Увидимся, Дрезден.
Он тронул машину с места и уехал. Я отнял дрожащую руку от монеты.
Потемневший знак Ласкиэль лежал в траве у меня перед глазами. Я услышал за спиной скрип открываемой двери и, повинуясь инстинкту, сцапал монету и сунул ее в карман. Оглянувшись, я увидел Саню — он стоял на крыльце и, хмурясь, смотрел на улицу. Он принюхался, раздувая ноздри, подошел ко мне и принюхался еще раз. Потом опустил взгляд на ребенка.
— Ага, — пророкотал он. — От кого-то у нас попахивает. — Он взял мальчугана на руки и несколько раз подкинул в воздух, от чего тот восторженно завизжал. — Не будете возражать, Гарри, если я украду вашего приятеля на минутку?
— Валяйте, — кивнул я. — Я все равно собирался уходить.
Саня улыбнулся и протянул мне руку. Я пожал ее.
— Приятно было с вами работать, — сказал он. — Что ж, возможно, еще увидимся.
Монета в кармане казалась ужасно холодной и тяжелой.
— Угу. Очень даже возможно.
Я ушел с обеда, не попрощавшись, и направился прямиком домой. Всю дорогу кто-то едва слышно нашептывал мне на ухо всякое… разное. Я заглушил это громким, не слишком музыкальным пением и принялся за работу.