Архивы Дрездена. Сборник. Книги 1-15
Шрифт:
От одной этой мысли мне стало чертовски не по себе. Я понимал, что некроманты, которых я встречал, представляют собой смертельную опасность, и что если я хочу выйти из конфликта с ними живым, мне нужно быть готовым мочить их быстро, решительно и безжалостно. Но этот поступок Кумори менял дело. Он превращал ее в личность, в человека, а думать об убийстве человека для меня во много раз труднее.
Хуже того, если она действовала из чистого альтруизма, это могло означать, что черная энергия некромантов может использоваться и не только во зло. Что ее используют и для спасения жизни — как белая магия, которая тоже может использоваться как для созидания, так и для разрушения.
Я всегда считал, что грань между черной и белой магиями очерчена предельно четко. Но если темную энергию можно использовать с любой целью по выбору ее носителя, значит, она мало чем отличается от моей собственной, так?
Черт. Предполагалось, что расследование подскажет мне, как лучше действовать. Я не ожидал, что оно лишь запутает меня еще сильнее.
Когда я открыл глаза, темные тучи наползли на солнце и окрасили весь мир в оттенки серого цвета.
Глава двадцатая
День уже начинал клониться к вечеру, когда я забрал Голубого Жучка из мастерской Майка и поехал обратно домой. Я старался проверять, нет ли за мной слежки, но к этому времени действие анестезии закончилось, и нога разболелась снова. Не знаю, приходилось ли вам получать серьезные физические травмы, но суть их в том, что они не просто увеличивают уровень дискомфорта. Они выматывают. Боль несет с собой бремя пронизывающей все тело до мозга костей усталости, от которой только и хочется, что забиться в какую-нибудь темную нору и забыться в спячке.
Поэтому, говоря, что я пытался сохранять осторожность, я имею в виду, что на деле я пару раз — когда рассудок прояснялся немного, и я вспоминал об этой необходимости — косился в зеркало заднего вида. В общем, до тех пор, пока нехорошие парни выбирали в качестве средств передвижения вызывающе окрашенные аэрографом тачки или, скажем, сжигающие закись азота гоночные болиды, я мог считать себя в полной безопасности.
Я вернулся домой, отключил обереги, отворил дверь и проковылял внутрь. Мистер пулей слетел с лестницы и приятельски стукнулся боком об мои ноги. Я с трудом удержался от того, чтобы не заорать.
— Чертов котяра, — только и буркнул я.
Похоже, мое мнение Мистера совершенно не заботило. Он довольно потерся о мои ноги и отошел, позволив мне запереть дверь. Мыш подождал, пока Мистер покончит с приветствиями, и только потом подошел обнюхать мои ноги и подставить мне лобешник, чтобы я почесал его за ушами.
— Привет, — вполголоса окликнул меня Томас. Он сидел в кресле у огня, придвинув на свой край стола несколько свечей и положив на колени книгу. Меч и дробовик лежали у него под рукой. Взгляд его упал на мою ногу, и он тревожно привстал. — Что случилось?
Я поморщился, доковылял до дивана и плюхнулся на него.
— Били-били, не разбили, а вот китайские метательные штучки стоили мне дюжины стежков, — для пущей убедительности я достал из кармана вурдалакову железяку и бросил ее на журнальный столик. — Как Баттерс?
— Вполне, — сказал Томас. — Забавный парень. Устроил здесь на полчаса жуткий шум этой… этой своей фигней для польки, трепался сорок минут кряду, а потом заснул за обедом. Я отнес его в кровать.
— У него тоже выдался напряженный день, — заметил я.
— Он трус, — произнес Томас.
Я сердито покосился на него и раскрыл рот, чтобы возразить, но он предупреждающе поднял руку.
— Пойми меня правильно, Гарри. Он достаточно умен, чтобы понять, что происходит. И он достаточно умен, чтобы понять, что сам не может поделать с этим ни черта. Он понимает: единственное, почему он еще жив — это потому что его защищает кто-то другой. Он не тешит себя иллюзиями о том, что он выбрался из всего этого благодаря собственной ловкости или собственному уму, — Томас покосился на дверь спальни. — Он не знает, как справляться со страхом. Это его душит.
Я вытянул больную ногу поверх журнального стола.
— Спасибо за профессиональный анализ, господин эксперт.
Томас невозмутимо встретил мой взгляд.
— Я видал такое прежде. Я знаю, о чем говорю.
— И тем не менее, — покачал головой я.
— Когда на вас напали в морге вчера вечером, он застыл как столб, так ведь?
Я пожал плечами.
— Не все рождены бойцами.
— Но он застыл, — настаивал Томас. — Тебе пришлось кричать ему в ухо и тащить за собой как чемодан, так?
— Из этого не следует, что он трус.
— Он позволяет страху править собой. А это уже трусость, Гарри.
— Многие реагировали бы точно также, — возразил я.
— Но не многие превращаются в чемодан, тащить который приходится моему брату, — парировал он.
— В первом бою мало кто держится орлом, — заметил я.
— И ведь это не единичный инцидент, — мотнул головой Томас. — Ты сам рассказывал мне, что его упрятали в дурдом после того, как он подал рапорт о трупах из Бьянкиного особняка.
— Ну и что?
— А то, что он вряд ли получил свое место обратно без чьей-то поддержки. Признав какой-нибудь заднице, что он не видел того, что видел на самом деле, — Томас покачал головой. — Он боялся испортить свою карьеру. Он скурвился.
Я сидел молча.
— Это не значит, что он плохой человек, — продолжал Томас. — Но он трус. Он или подставит тебя, или застынет столбом в самый неподходящий момент и погибнет — а ты будешь потом казниться тем, что это все твоя вина. Если мы хотим остаться в живых, нам нужно спрятать его в каком-нибудь безопасном месте и оставить там. Так будет лучше для всех.