Арина (Роман, повести)
Шрифт:
— Спасибо тебе, спасибо. Значит, няньку для сыночка подыскиваешь, позоришь меня перед родственниками, — обиделся Антон и отвернулся к другому окну.
— Няньку не няньку, а глаз за тобой нужен, — стояла на своем мать. — Ты и дверь на цепочку закрывать забываешь, и ключи часто теряешь. А сейчас жуликов столько развелось, еще квартиру обчистят. В магазине бабы в очереди такое про них рассказывают!.. Вон в шестом доме, оказывается, на прошлой неделе квартиру обокрали белым днем, а в двенадцатом сразу две.
— Это все враки, обычные бабьи сплетни, — отмахнулся Антон, ничуть не веря в такое глобальное воровство. — Я вот сколько лет живу, но что-то пока ни одного жулика в глаза не
Мать с тоской поглядела на сына, вздыхая, сказала:
— Как раз это и пугает меня, твоя наивность. Ишь чего придумал, жулика захотел увидеть. Будто жулик на всех перекрестках станет кричать, кто он такой. Не то у него на лбу написано, что он жулик. Да такие нелюди перекрашиваются, выдают себя то за мастера по телевизорам, то за слесаря, то за почтальона. Сам знаешь, не на луне вырос… А еще мне покоя не дают эти твои дружки-приятели. Боюсь, без меня они тут дневать и ночевать станут. Чего доброго, компанию сюда наведете, все полы загваздаете, квартиру дымом прокоптите. Нынче время беспутное, девушки молоденькие — и те табак без роздыху пекут. Ох, изболится мое сердце по тебе, заранее чувствую. Я вот все думаю, может, не ехать мне к Наталье-то?..
У Антона даже дыхание перекрыло от последних слов матери, которая могла, выходит, еще переменить свое решение. Только он настроился на полную свободу, обрадовался, что заживет теперь так, как ему будет любо, а это все, оказывается, пока хрупко и призрачно, на воде вилами писано. И Антон, зная, что мать его слишком самостоятельна, ничьих советов никогда не слушает, напротив, поступает только по-своему, сейчас же принялся ее по-всякому отговаривать от поездки к дочери:
— Правильно, нечего в такую даль тащиться, обойдутся как-нибудь и без тебя. Что они там бабку не могут найти, которая с Машенькой посидит два-три месяца, пока детские ясли достроят. Ребенок уже своими ногами ходит, его не надо все время на руках держать. И говорить умеет, даже тебя по телефону «бабысей» называет. Одно удовольствие любой старушке с такой умной девочкой посидеть. Так что ни к чему тебе ехать.
— Ой, не знаю, Антоша, не знаю, думаю, ты не прав, — пока неуверенно возразила мать. — Наталья не от хорошей жизни меня зовет к себе хотя бы на месяц, наверно, другого выхода у них нету. Бабку-то, о какой ты толкуешь, нынче днем с фонарем не сыскать. Это разных кандидатов наук теперь развелось как собак нерезаных, а вот о человеке, что за ребенком присмотрит, о домработнице можно только помечтать. Даже в больницах, тетя Настя говорит, нянечками не хотят работать, где ж там в семью кто пойдет… Нет, мне, пожалуй, надо ехать. Я прямо места себе не найду, как вспомню про Машеньку. Разве мыслимо такую малютку на работу с собой таскать. А Наталья вынуждена…
Антон, видя, что мать начинает клевать на его удочку, стал еще больше ей возражать, нарочно повышая голос, резко сказал:
— Вот о внучке заботишься, а на меня тебе наплевать…
Мать с удивлением глянула на Антона, усомнившись в искренности его слов, но тот, надувая полные губы и хмуря узкие, как у девчонки, брови, так искусно изображал обиженного, что она ему вдруг поверила и сейчас же его осудила:
— Ну как не стыдно тебе, Антоша?.. Сравнил себя с Машенькой, этакой крошкой беспомощной…
— Сама же говоришь, что мне тут не мед без тебя будет… — умышленно упорствовал Антон.
Но мать уже его не слушала, подогревая себя желанием поступить, как всегда, по-своему, она тут же ушла в другую комнату и стала собирать вещи в дорогу.
На третий день, в воскресенье, Антон провожал мать на поезд. Он еще с утра намеревался заказать такси, чтобы с шиком доставить ее на вокзал, но
— Ну вот, глядишь, и сберегли лишний рубль, — сказала мать, когда они уже сели в автобус. — Ты без меня тут, сынок, не транжирь зазря деньги. Сам знаешь, мать у тебя не великий начальник. И отец был шофером, а не министром, пенсию жирную нам за него не платят…
Мать говорила тихо, ее вряд ли кто еще слышал, но Антону казалось, что все в автобусе к ней прислушивались и смотрели на него сочувственно, как на несчастного. Это злило его. Антон никогда не считал себя несчастным, он сердился, когда тетя Настя называла его «бедной сиротинкой». Какой же он сиротинка, если у него есть мать, сестра? Какой же он несчастный, если прошел по конкурсу в тот институт, о котором мечтал еще в седьмом классе? Нет, чушь это абсолютная. И чтобы отвлечь мать от неприятного ему разговора, он нарочно сказал:
— А напрасно, мам, ты не летишь самолетом. Лучшего транспорта и придумать нельзя: быстро, удобно. Часа через четыре уже была бы в Ташкенте. И никаких таких забот о еде. Стюардесса прямо в кресло подаст тебе обед, чай, вовремя поднесет «Взлетные» карамельки…
Мать тотчас замотала головой, замахала руками, давая тем самым понять, что она и думать не желает о самолете, и, сбившись с прежней мысли, стала теперь наказывать Антону, чтобы он каждый день готовил дома горячее, а не бегал по разным там столовым, не портил себе желудок. Просила еще мать допоздна не шататься по городу, пораньше домой приходить, при этом намекнула Антону, что собирается вечерами иногда позванивать из Ташкента и, дескать, ей всегда будет известно, когда он возвращается.
Антону изрядно надоели разные наставления матери, за эти два дня она о чем только не вела с ним речи, вроде бы обо всем было переговорено, но, оказывается, мать еще многое забыла, не успела сказать дома. К тому же Антона угнетало, что она, как ему казалось, говорила с ним так, будто перед ней был неразумный школяр, а не взрослый человек, студент серьезного вуза. Отсюда, оставаясь внешне спокойным, соглашаясь с матерью, обещая поступать так, как она просила, Антон все время раздражался, ему стоило немалого труда сдержать в себе нервную вспышку, и он сейчас желал лишь одного, чтобы автобус побыстрее привез их на вокзал, чтобы скорее расстаться с матерью. Но когда они вошли в вагон поезда и мать, до этого ни на минуту не умолкавшая, неожиданно сникла и словно онемела, силясь найти и никак не находя самые нужные слова на прощанье, Антону стало жалко ее, такую беспокойную, упрямую, ворчливую, но всегда родную. Мать сейчас ему напоминала птицу, которая старалась как можно шире распустить крылья, чтобы укрыть ими своих птенцов, но те уже подросли и слишком далеко убежали друг от друга, и птица-мать, поняв это, замерла в растерянности.
— Мама, ты, пожалуйста, обо мне не беспокойся. Я человек вполне взрослый, все буду делать так, как ты велишь, — с виноватой ласковостью сказал Антон. Он обнял ее, крепко прижал к себе, через силу усмехнулся: — Видишь, какой я стал большущий-пребольшущий, ты, оказывается, мне по плечо. Я никогда не замечал, что ты такая маленькая…
— Но зато удаленькая… — не то с гордостью, не то с грустью ответила мать, смахивая со щеки слезу. — Без отца вас растила, а плохому не научила. Наталье высшее образование дала и тебя, можно сказать, почти в люди вывела…