Ария Маргариты
Шрифт:
Тем временем черная пыльная туча все ближе и ближе подкатывала к холму, на котором сидели шакал и гиена. Различимы стали рогатые шлемы всадников, слышно было ржание их лошадей и звон оружия. Впереди мчался сын Владыки, смуглый, с черными тонкими усами, вымазавший себе лицо мертвой грязью в знак великой печали и скорби. Но в глазах его уже светился огонь жестокости и высокомерия Власти.
– Падай на брюхо, на брюхе ползи, дура!– пролаял, вернее, проблеял шакал. – О, да воссияет твой свет над нами, Новый Владыка, добрейший из добрейших, мудрейший из мудрейших…
– Ах ты шакал, – сын Сына Солнца и Луны
Шакал смог только еще плотнее прижаться к земле и проскулить что-то жалкое и невразумительное,
– Ладно, мерзость, живи!– и новый Владыка ударил нагайкой поруке телохранителя, хотевшего было подсадить копьем распростершуюся в пыли тварь. – Он мне нравится, не убивай его, а брось ему кусок конины! Льстецов надо подкармливать… Жри, мерзость!
Я шакал, хоть не был голоден, и кусок от страха в горло не лез, принялся чавкать и закатывать глаза от показного удовольствия.
– А что же ты не ползешь ко мне на брюхе? – спросил надменно Владыка у застывшей, как изваяние, гиены. – Или сияние моего величия так ослепило тебя? Или страх моего могущества лишил тебя сил двигаться?
Гиена молчала… Что проку говорить с тем, у кого на мече чернеют пятна отцовской крови и кто бросил собственную обезумевшую от ужаса мать на дно глубокого колодца у конюшен? Нет тех слов у гиены, которые это подобие человека могло бы понять.
– Почему ты молчишь? – нахмурился царский сын, не обращая внимания на ропот всадников, недовольных внезапной остановкой в пути. — Почему ты молчишь, убогая?!
Гиена медленно подняла голову. В эту минуту она чувствовала себя не грязной, вечно голодной бродяжкой, ковыляющей на трех лапах, а черной гладкой пантерой, грациозности и силе которой завидовали все звери.
– Это ты убог, царь, — произнесла она неожиданно сильным голосом, — убог ты сам, и весь род твой… Жаден ты сам, и весь род твой. Жесток ты сам, и весь род твой… Звериная кровь чище, чем та муть, что бежит у тебя в жилах, самонадеянный убийца!
Их взгляды встретились: желтая звериная искра вспыхнула во взоре царя, в горле пересохло, а смотрящая на него снизу морда гиены странно вытянулась и плюнула в лицо Владыки жарким пламенем.
– Убей ее!!! – закричал телохранителю царь, ослепленный этим плевком. — Убей эту тварь!!!
Но руки телохранителя словно налились свинцом, он не смог поднять копья и поразить дерзкого зверя. Кони захрапели и попятились, а черная пыль превратилась в тяжелый серебристый порошок. Гиена поднялась на лапы, потянулась выгнув спину и, все еще чувствуя себя царицей-пантерой, пошла прочь…
По шатрам и кибиткам прошел слух, что Новому Владыке в день похорон Великого Отца было видение странного небесного зверя с газами, подобными Ночному Небесному Светилу, со шкурой, отливающей скорбным трауром. Небесный зверь, шептали верноподданные, открыл Новому Владыке великую тайну его рождения… И править Владыке счастливо сто лет и сто дней, пока не встретит он в степи шакала, который откроет Ясноликому какую-то правду… Какой должна быть эта шакалья правда — не знал никто.
… Каждое полнолуние приходила гиена к каменной бабе, садилась у ее ног и пела длинную некрасивую песню о звере, который, желая угодить Человеку С Черной Душой, пытайся проглотить брошенный ему в награду за лесть
… Холстинин, которому стихотворный текст пришелся по вкусу, все-таки после досконального изучения написанного попросил оставить в качестве основного действующего лица шакала и наделить его положительными качествами гиены: правдолюбием и смелостью. Дубинин подошел к первому варианту по-своему, с известной долей юмора: принялся читать этот текст так, как обычно читают басню — с подвыванием и придыханием. По слухам, этот вариант записи сохранился и пылится где-то в холстининских архивах.
Необычайная трактовка «Обмана» уже после того, как альбом увидел свет, была предложена сотрудником КГБ в отставке, внук которого в дни предвыборной президентской кампании с утра вместо российского гимна включат кассету с избранными «антиправительственными», как сам внук называл их, «арийскими» песнями.
– Я знаю, о чем этот ваш «Обман», – изрек как-то отставной кэ-гэбэшник, – это песня об Иосифе Виссарионовиче Сталине, а не о каком-то узкоглазом Чингизхане или Тамерлане.
Думаю, Владимир Петрович такой трактовкой был бы доволен: уж если «Что вы сделали с нашей мечтой», с его точки зрения, это песня о коммунистах, то почему бы «Обману» не быть эпическим полотном об отце народов СССР?
FLASHBACK
…Замогильный голос диктора Левитана, постоянно читающего по радио сообщение Политбюро ЦК КПСС о смерти товарища Сталина и медицинское заключение. И стар, и мал не могли сдержать слез, а солнце золотило купола Кремля, видневшиеся из окон нашей коммунальной квартиры в Потаповском переулке. У старшей сестры на школьном фартуке – огромный траурный бант из черной и красной атласных лент. Мать прижимает меня к груди и плачет, плачет горькими слезами. Все женщины в нашей коммуналке рыдают.
«Он будет погребен в нефритовом гробу»… Сталин лежал в Мавзолее рядом с Ленином в стеклянном параллелепипеде при странно мертвенном освещении, и экзальтированные советские гражданки умудрялись разглядеть даже оспины на лице генералиссимуса. Но тысячи коней буденновской конницы не затаптывали дорог к месту захоронения. Наоборот, выстраивались километровые очереди, чтобы взглянуть на своих повелителей. Теперь одного из них (Ленина) объявили Антихристом, а Сталина – масоном. Во всяком случае, так считает Уильям Т. Стилз. По его мнению, масонами были, помимо И. В. Сталина, президент США Франклин Рузвельт и премьер-министр Великобритании сэр Уинстон Черчилль. Интересно, хранил ли Сталин– Джугашвили масонский диплом с девизом: «И сказал Господь: «Да будет свет!» – и воссиял свет!» ( And God said 'Let There Be Light» and There Was Light)? Вот так, начали с ничтожных гиены и шакала, а закончили масонами.
Окончательный вариант текста:
В рассветный час шакал, о голоде забыв, Следит с холма За мрачной конницей вдали, Сегодня черный день – владыка мира мертв, И стар, и мал Не могут слез сдержать своих.
Он добрый повелитель, Он Солнцем был и был Луной, Империя осталась Его вдовой…
Он будет погребен в нефритовом гробу, В степи пустой, Где грезит падалью шакал, И тысяча коней затопчут путь к нему, Чтоб плач людской Сон мертвеца не осквернял.
Шакал пролает хрипло, Что мертвый царь — ему родня: