Аромат обмана
Шрифт:
Костас почувствовал, как загорелась кожа под футболкой. Лилька могла приманить его феромонами?
Костасу стало зябко. Он посмотрел на небо, оно, как и прежде, оставалось безмятежно-голубым. Потом его взгляд прошелся по морю — оно спокойно, полный штиль. Это внутри у него хмуро и мятежно…
А если Евгения попросила Лильку протестировать его? Он представил, как она дает подруге что-то и говорит:
— Подмани… Проверь.
Сердце заныло — ну и дурак ты, Костас. Разве не помнишь ее лицо? Когда она увидела его в постели с Лилькой. Нет, Евгения никогда бы так не поступила.
А Лилька? Лилька могла взять приманку сама.
Так что теперь? Срочно позвонить и сказать: спроси Лилит, моя дорогая Ева, не приманила ли твоя подруга меня феромонами?
Глупо. Тогда что делать? Ничего. Когда не знаешь, что делать, не делай ничего. Так говорит дядя Никос, а уж он-то никогда не остается в проигрыше.
Костас встал, потянулся. Мышцы ожили, теперь под футболкой обрисовался тугой живот. Он в хорошей форме. Ему тридцать один год. Он любит женщину, которая должна понять его и простить.
Костас пошел к бассейну, раздвигая заросли гибискуса. Любимый цветок Евгении. Интересно, она не разбила керамическую тарелку, которую он подарил ей, когда она уезжала из Линдоса? На ней красовался «портрет» этого цветка, слегка стилизованный мастером. Он изобразил чрезмерно большую тычинку, которая выглядывает из лепестков. Этот цветок — символ острова, его называют родосской розой. Но он считал, что это неправильно, роз и так здесь предостаточно.
На ходу он сбросил футболку, шорты и нырнул в воду. Она теплая, пресная, но освежала. Он нырял, нырял, нырял… Ему уже казалось, что он ныряет совсем не в воду. Он ныряет в нее, в свою Еву. Она должна догадаться, что произошло на самом деле в тот вечер. А он подождет…
10
Ирина Андреевна открыла глаза. Зеленые цифры на электронных часах высветили: 2.36.
Что это с ней? Вторую ночь подряд просыпается в одно и то же время. Она поморгала, освобождаясь от видений, пытавшихся пробраться из сна в явь.
Она не помнила точно, что снилось, но ощущение тревоги осталось. Лежала на спине, вслушивалась в ночь и вглядывалась в нее. Полоска лунного света, словно луч прожектора, пересекала бордовый ковер на полу кабинета.
Ну вот нашлась зацепка-объяснение. Опять улеглась в кабинете на диване, поэтому проснулась. Спокойный сон обещает только кровать и спальня.
Как всякий человек, нашедший простое объяснение чему-то, еще секунду назад казавшемуся чем-то сложным, Ирина Андреевна расслабилась.
Теперь, всматриваясь в полоску лунного света, она видела в ней не указующий перст грядущих неприятностей, а полнолуние. Напрягая слух, улавливала легкие удары — это постукивала открытая форточка, впуская ароматы цветущего лета.
Что на самом деле ей не нравится? А ведь не нравится, это правда.
Ирина Андреевна отбросила одеяло, села на диване. Простыня, торопливо накинутая на него, съехала на пол и растеклась белой лужицей, похожей на молочную. Она вспомнила, как вчера лаборантка из отдела кормов поила молодую норку молоком из бутылочки.
Ей не нравилось ожидание, вот что. Это оно тревожило. Она терпеть не могла глухой ступор, в котором приходилось жить, ничего не предпринимая. Но что она должна сделать?
Конечно, понимала она, лаборатория приманок волновала ее больше, чем само хозяйство. Вообще-то мать создавала опытную звероферму, то есть большую научную лабораторию. По сути такой она и оставалась. Потом из названия слово «опытная» ушло, но сама ферма работала эффективнее, чем любая обычная. Чувствуя опасность, Карцева решала, что для нее важнее из того, чем владеет. Что спасать в первую очередь.
Но понимала — и лаборатория, и ферма могут существовать только вместе.
Она посылала письма «сестрам» по электронной почте, в милой болтовне желая уловить финансовое состояние клуба. Дело в том, что фонд «сестер», который дает ссуду, величина не постоянная. Если удача в бизнесе охотно посещает «сестер», значит, фонд полон, а стало быть, можно рассчитывать на большие деньги. Но бывают, как писала в циркулярном письме казначей Эрика, «неурожайные» годы. Тогда на крупную ссуду рассчитывать не приходится.
Ирина Андреевна молила Бога об «урожайном» годе. Она чувствовала, что вот-вот подступит… «нужда». Это старинное слово развеселило ее. Да о чем она? Конечно, речь не о куске хлеба. Но о большом куске работы.
Странное дело: все чаще казалось, что угроза затаилась рядом. Совсем рядом. Не покидало ощущение, что кто-то подступил вплотную. «Ага, и уже занес топор над вишневым садом?» — одернула она себя.
Ирина Андреевна положила ногу на ногу, уперлась локтем о колено, опустила подбородок на крепко сжатый кулак. Почти поза роденовского «Мыслителя», оценила она себя со стороны. И в который раз убедилась, что поза на самом деле направляет мысли куда надо.
А почему ей не последовать принципу человека, чьим именем назван клуб? Чей портрет мать повесила на стену, как раз напротив дивана?
Она резко выпрямила спину. Карцева не помнила деталей, только суть: незабвенный Лоуренс Аравийский говорил, что, если ты чувствуешь дыхание противника, но еще не видишь его, подготовься к схватке и вымани раньше.
Чье-то дыхание она чувствовала. Противника. Не абстрактного, каким можно назвать время, неудачное для ферм вроде ее, а вполне конкретного. Он должен быть, потому что всегда есть исполнитель чьей-то воли. Всегда найдется тот, кто станет им. Ведь у ее воли тоже нашелся исполнитель.
Ирина Андреевна почувствовала, как кровь прилила к вискам. Лилькино лицо, смотревшее на нее вчера, в полумраке лабораторного кабинета. Она, видимо, нарочно затеяла разговор там, чтобы придать ему большую серьезность.
— Ирина Андреевна, мне нужны деньги, — сказала Лилька, положив одну длинную ногу на другую.
— Ты хочешь, чтобы тебе прибавили зарплату? — спросила Ирина Андреевна.
— Нет, — ответила Лилька. — Если бы даже могли, вы не дали бы столько, сколько мне надо.