Assassin’s Creed: Renaissance
Шрифт:
Паола взяла его за руку и подвела ближе к центру, где Марио уже начал читать магическую формулу:
— Laa shay`a waqi`un moutlaq bale koulon moumkine. Эти слова, сказанные нашими предками, лежат в основе нашей веры.
Макиавелли шагнул вперед и, смерив Эцио тяжелым взглядом, произнес:
— Когда другие слепо следуют за истиной, помни…
И Эцио осознал, что ему известны нужные слова, как если бы он знал их всю жизнь.
— …Ничто не истинно.
— Когда другие ограничены моралью или законом, — продолжил Макиавелли, — помни…
— …Все дозволено.
— Мы работаем во тьме, — сказал Макиавелли, — но служим свету. Мы — ассасины.
И другие присоединились к нему, вторя в унисон: «Ничто не истинно, все дозволено. Ничто не истинно, все дозволено. Ничто не истинно, все дозволено».
Когда они закончили, Марио взял Эцио за левую руку.
— Время пришло, — сообщил он. — В наш просвещенный век мы не столь прямолинейны, как наши предки. Мы не требуем жертвовать пальцем. Но наша печать столь же вечна. — Он вздохнул. — Ты готов присоединиться к нам?
Эцио, словно во сне, но, прекрасно осознавая, что надо делать, и что должно произойти, не сомневаясь, протянул руку.
— Да, — проговорил он.
Антонио подошел к жаровне и извлек из нее раскаленное тавро для клеймения, выглядевшее как две половинки кольца, которые соединялись с помощью рычага на ручке. Потом он взял Эцио за безымянный палец.
— Эта боль скоро пройдет, брат, — сказал он. — Как и многое другое в этой жизни.
Он вставил палец между половинок тавра и соединил их. Оно прожгло плоть, запахло паленым, но Эцио не дрогнул. Антонио быстро разжал тавро и отложил его в сторону. Ассассины скинули капюшоны и окружили его. Дядя Марио с гордостью похлопал племянника по спине. Теодора вытащила маленький стеклянный фиал с прозрачной густой жидкостью, которой она осторожно смазала ожог на пальце Эцио.
— Это успокоит боль, — произнесла она. — Мы гордимся тобой.
Макиавелли подошел к Эцио и многозначительно кивнул.
— Добро пожаловать в наши ряды, Эцио. Теперь ты один из нас. Остается завершить церемонию посвящения, а потом… потом, друг мой, мы займемся неотложными делами!
С этими словами Макиавелли посмотрел с края колокольни. Далеко внизу вокруг колокольни на небольшом расстоянии друг от друга лежали стога сена — корм для лошадей из конюшен Дворца Дожей. Немыслимо, чтобы кто-то, спрыгнув с такой высоты, мог бы приземлиться точно в одну их этих крошечных целей, подумал Эцио. Но Макиавелли уже прыгнул, плащ взвился за его спиной. Ассасины последовали его примеру, и Эцио, со смесью ужаса и восхищения, наблюдал, как каждый из них приземляется с безупречной точностью, а потом присоединяется к остальным. Они обнадеживающе (Эцио надеялся, что именно так) смотрели наверх.
Неоднократно прыгая с крыш, он, тем не менее, никогда прежде не сталкивался с подобной высотой. Стога сена выглядели размером с кусочки поленты, но Эцио понимал, что другого способа спуститься на землю нет, и что, чем больше он думает, тем сложнее будет это сделать. Он сделал два-три глубоких вздоха и бросился вперед и вниз, в ночь, вытянув руки, словно при прыжке в воду.
Ему показалось, что падение длилось не один час, ветер свистел в ушах, ерошил волосы и трепал одежду. А потом перед глазами появились стога сена. В последний миг он закрыл глаза…
…И рухнул прямо в стог! Дыхание перебило, но он, шатаясь, поднялся на ноги и обнаружил, что ничего не сломано, и этот факт его очень воодушевил.
Марио и Теодора подошли к нему.
— Я же говорил, что он справится, — сказал Марио Теодоре.
Позже этим же вечером Марио, Макиавелли и Эцио сидели за большим столом в мастерской Леонардо. Перед ними лежал странный артефакт, ради получения которого Родриго Борджиа затратил так много сил. Все трое рассматривали предмет с любопытством и страхом.
— Это невероятно, — проговорил Леонардо. — Просто потрясающе.
— Что это, Леонардо? — поинтересовался Эцио. — И для чего эта штука?
— Честно говоря, — отозвался Леонардо, — я в замешательстве. Оно скрывает темные секреты, а устройство не похоже ни на что, виденное на земле, — я никогда не встречал ничего подобного. И я не знаю, что это, так же, как не знаю, почему земля вращается вокруг солнца.
— Ты хотел сказать «солнце вокруг земли»? — поправил Марио, подозрительно взглянув на Леонардо.
Леонардо изучал устройство, осторожно крутил его в руках. В ответ шар засветился призрачным светом, исходящим откуда-то изнутри.
— Материал, из которого он сделан, по логике, не должен существовать, — удивленно продолжил Леонардо. — И, совершенно точно, это очень древний артефакт.
— Оно упоминается на страницах Кодекса, что есть у нас, — вставил Марио. — Я узнал его по описанию. Кодекс называет это «Частицей Эдема».
— Родриго называл его «Яблоком», — добавил Эцио.
Леонардо резко поднял взгляд и посмотрел на него.
— Как яблоко с Древа Познания? То, что Ева дала Адаму?
Все снова воззрились на предмет. Свечение становилось ярче, его мерцание гипнотизировало. Эцио ощутил непреодолимое желание и, по неясной ему самому причине, протянул руку и прикоснулся к шару. Он не почувствовал жара, исходящего от артефакта. Но вместе с желанием пришло ощущение опасности, что стоит ему только коснуться «яблока», как в него ударит молния. Эцио не знал, что происходит с другими. Казалось, весь мир вокруг него стал темным и холодным, и в нем не осталось ничего, кроме самого Эцио и этой… штуки.
Ладонь свою он больше не контролировал — просто смотрел, как она движется вперед и уверенно ложится на гладкий артефакт.
Первое, что он испытал, был шок. Яблоко выглядело металлическим, но на ощупь оказалось теплым и нежным, как женская кожа, словно шар был живым! Но времени задуматься над этим фактом не осталось, ладонь отбросило. А в следующий миг свечение, идущее изнутри артефакта, стало еще ярче и внезапно взорвалось, ослепив, калейдоскопом света и ярких красок. В кружащемся водовороте огней Эцио различил некие фигуры. На мгновение ему удалось оторвать от них взгляд и посмотреть на товарищей. Марио и Макиавелли, зажмурившись, отвернулись, то ли от страха, то ли от боли схватившись за головы руками. Леонардо же стоял, застыв в благоговейном трепете, с широко раскрытыми глазами и приоткрытым ртом. Отвернувшись от друзей, Эцио увидел, как фигуры сливаются в единое целое. Там был огромный сад, населенный ужасными созданиями; темный город в огне; громадное облако в виде шляпки гриба, по размеру куда больше, чем кафедральные соборы или дворцы, виденные Эцио; марширующая армия, такая, какой Эцио никогда не видел, и даже не мог вообразить, что подобная армия может существовать; голодные люди в одинаковой форме, которых солдаты с помощью кнутов и собак загоняли в кирпичные здания; высокие трубы, извергающие дым; звезды и планеты, движущиеся по спирали; люди в странных доспехах, кружащиеся в черноте космоса. Там были даже другой Эцио, другой Леонардо, Марио, Макиавелли, многочисленные копии самих себя, из разных времен, беспомощно кувыркающиеся в воздухе, игрушки мощного ветра, который, казалось, гудит вокруг них в комнате.