Ассегай
Шрифт:
Ева оправилась первая.
— Бездушная свинья! Я уж думала, ты утонул или тебя утащил крокодил! Разве можно позволять себе такие жестокие шуточки?!
Они вместе вернулись к берегу, на котором оставили одежду.
— Не хватало только умереть от холода, — сказал Леон и, взяв свою рубашку, принялся вытирать Еву.
Она, подняв руки над головой, медленно поворачивалась, открывая ему доступ к самым трудным местам.
— Какой вы глазастый, сэр. Не столько вытираете, сколько таращитесь. Как и ваш одноглазый дружок.
— И кто из нас бездушный?
— Только не я! — воскликнула Ева. — Что и докажу прямо сейчас!
Она повернулась к нему и решительно, но бережно завладела тем, кого называла одноглазым дружком.
В этот первый приступ божественного безумия они были ненасытны.
Солнце уходило за горизонт, когда они, держась за руки, спустились по тропинке. Внизу, совсем недалеко от озера, потрескивал костер. Возле костра их ждало заменявшее скамейку бревно. Не успели они опуститься, как из сумрака появился Ишмаэль с двумя чашками крепкого черного кофе, в который он добавил сухого молока.
Ева принюхалась.
— Какой восхитительный аромат. Что это, Ишмаэль?
Хотя прежде Ева разговаривала только по-французски или по-немецки, Ишмаэль не выразил ни малейшего удивления, услышав, что она изъясняется по-английски.
— Запеченный зеленый голубь, мемсагиб.
— Точнее, божественная версия оного в исполнении Ишмаэля, — уточнил Леон. — И есть его положено с одним только хлебом и на голой коленке.
— Я так проголодалась, что готова встать на колени. Должно быть, купание повышает аппетит. Или что-то еще.
Он рассмеялся:
— Да здравствует что-то еще!
После еды на обоих навалилась усталость. Лойкот и Маниоро построили для них небольшой навес в стороне от своих хижин, а Ишмаэль сплел из свежей травы матрас, который покрыл одеялом. Сверху он повесил москитную сетку. Они разделись. Перед тем как забраться под сетку, Леон задул единственную свечку.
— Здесь так мило, так уютно, — прошептала Ева.
Он обнял ее сзади, и она, повертевшись, устроилась поудобнее в его объятиях. Отсветы костра рисовали узоры на сетке, на ветках завели жалобный дуэт две молодые совы.
— Никогда еще усталость не была такой приятной, — сонно пробормотала Ева.
— Ты так сильно устала?
— Сильно? Конечно, нет, глупый.
Ева проснулась на рассвете — Леон сидел напротив, поджав ноги, и молча смотрел на нее.
— Подсматриваешь!
— Поданному пункту признаю себя виновным. Я уж думал, ты никогда не проснешься. Вставай и идем!
— Еще ночь, Баджер! — запротестовала она.
— А ты видишь вон ту сияющую штуку, что заглядывает через щели в крыше? Это солнце.
— Смешно. И куда ты намерен потащить меня посреди ночи?
— Искупаться в нашем волшебном озере.
— Ну так бы сразу и сказал.
Она отбросила одеяло.
Вода
— Вчера я думала, что лучше и быть не может, — сказала Ева. — А сегодня вижу, что может.
— Хочу дать тебе кое-что, что всегда будет напоминать о том, как счастливы мы были в этот день.
Леон поднялся и прыгнул с уступа.
Он ушел в глубину и исчез из виду. Его не было так долго, что Ева начала волноваться, а когда увидела, что он поднимается, чуть не запрыгала от радости. Леон вынырнул, тряхнул головой, отбрасывая волосы, подплыл к берегу и, поднявшись на уступ, протянул ей ожерелье из костяных бус на кожаном шнурке.
— Какое красивое!
Ева захлопала в ладоши.
— Две тысячи лет назад царица Савская, проходя этим путем, отдала его богам озера. А теперь я дарю его тебе.
Он сам повесил ожерелье ей на шею и завязал сзади шнурок.
Ева посмотрела на лежащие на груди бусы и бережно, как будто они были живые, погладила костяшки.
— Царица Савская и впрямь здесь проходила?
— Скорее всего нет. Разве это имеет значение?
— Они такие чудесные, такие гладкие, изящные. — Ева вздохнула. — Жаль, здесь нет зеркала.
Леон подвел ее к краю уступа и обнял рукой за талию.
— Посмотри.
И действительно, ровная водная гладь отражала их обнаженные фигуры не хуже зеркала.
— Кто та девушка внизу? — негромко спросил Леон. — Ее ведь зовут не Ева фон Вельберг? — Он посмотрел на нее и, заметив, как наполнились слезами чудесные глаза, удрученно покачал головой: — Извини… Обещал, что не буду тебя огорчать, и вот…
— Нет! Ты все правильно сделал. Мы предались мечте, но пришло время посмотреть в лицо реальности. — Ева отвернулась от их отражений в озере и посмотрела на него. — Ты прав. Я не Ева фон Вельберг. Фон Вельберг — девичья фамилия моей матери. Я — Ева Барри. Пойдем. Посидим где-нибудь. Я расскажу тебе о Еве Барри. Расскажу все, что пожелаешь знать.
Она взяла его за руку и повела к уступу, где они сели друг против друга, скрестив под собой ноги.
— Должна сразу предупредить, история далеко не романтичная, вполне обыденная и даже грязная, так что гордиться мне нечем. Постараюсь обойтись без неприятных подробностей. — Ева перевела дыхание и продолжила: — Я родилась двадцать два года назад в небольшой йоркширской деревушке Киркби-Лонсдейл. Мой отец был англичанином, мать — немкой. Язык слышала с пеленок. К двенадцати превосходно говорила по-немецки. В тот год мама умерла от ужасной новой болезни, которую доктора называли детским параличом, или полиомиелитом. Она просто задохнулась. Через несколько дней та же самая болезнь поразила отца, и у него отнялись ноги. Остаток жизни он провел в кресле-каталке.