Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна д’Арк»
Шрифт:
– Братия мои, други добри, – обнялся он с Матвеем. – А Федор там, – показал он в угол.
Мотя попытался было порвать цепи, но Цыбо его остановил.
– Атамана ослобони, а после уж и меня.
Олег метнулся к атаману. Он с трудом перевернул его грузное тело и отпрянул. Настолько ужасны были следы пыток, что даже ожесточившееся в ратных делах стрелецкое сердце, и то дрогнуло.
– Атаман, ты меня слышишь? – затеребил руку Федора Олег, но только протяжный стон был ему ответом.
– Не отошел, знать, еще от пытки атаман, – донесся голос Цыбы. – Как прискакал вечор Васька Щеличев
– Посчитаемось еще, – невольно вырвалось у Матвея.
Тюремные сидельцы в каморах зашевелились, послышались голоса:
– Родимый, оборони.
– Ослобони, нет вины на мне.
Кто-то, позванивая цепями, вылез в проход и, простирая руки, захрипел:
– Ради Христа, дай глоток воды, нутро горит.
Мотя крушил каморы, рвал путы, сбивал замки с цепей. Как в страшном сне, мелькали в полосе желтого света окровавленные, изможденные, заросшие волосом лица.
– Спаситель ты наш, – заливаясь слезами, ползал за Матвеем седой старик.
– Не мешай, отец, дело вершить, – отстранялся от него Мотя.
Вот и с последнего тюремного сидельца слетели оковы. «Что же мне с ними делать?» – растерялся Мотя. Полтора десятка обессиленных людей смотрели на него с надеждой, а он стоял перед ними с виноватым видом, низко опустив голову. Наконец решившись, тихо произнес:
– Ну, братья, молитесь Всевышнему, чтоб оградил от встреч с ворогом. Кто в силах идти, пойдет с нами, ну а кого ноги не держат… простите.
Первым двинулся Олег, за ним Мотя, взвалив себе на плечи безжизненное тело Федора, а за Мотей гуськом, держась друг за друга, скользя и падая, остальные.
Седой старик и еще двое сидельцев с сожженными подошвами поползли вслед за всеми, простирая руки, плача и подвывая:
– А как же мы? Нас что же?
Но некому им было помочь.
Старик все же выполз наверх и вздохнул облегченно всей грудью, сказав тем двум, что остались внизу:
– Небо ноня черное, тучи низко. Может, случаем и спасутся – и, помолчав, добавил: – А мне с вами токмо до рассвета жить и осталось. Замучать ить душегубы до смерти.
4
Настоятельница монастыря мать Степанида встретила Алёну в дверях трапезной. Сдвинув густые черные брови, она спросила:
– Почто одна в монастырь возвернулась? Двоих посылала я, сестра Ефимия где?
Алёне всегда становилось нехорошо от пронизывающего насквозь взгляда властной начальницы. Она рассказала, что встретились им на пути разбойные, и когда они от них убегали, то в лесу потеряли друг друга. А письмо, с коим шли они в Нижний, она передала архимандриту Печерского монастыря и ответную бумагу доставила.
Мать игуменья, прочитав послание архимандрита, подобрела и велела Алёне сказывать, что видела та в дороге, что слышала в миру нового, и потом спросила:
– А что говорят в народе о разбойнике Степашке Разине?
Алёна, коротко подумав, ответила, что разбойник тот, по слухам, обличьем зело страшен: глазищи-то у него что уголья горят, черные, быстрые; лицо коряво; голос зычен; одет в новь боярскую и сам норовит под боярина схожесть иметь. Казна у него немалая,
Вся вскинулась мать игуменья от слов этаких, но, ничего не сказав Алёне, отпустила ее почивать.
Алёна осторожно прокралась в келейницкую, где на стене висела связка ключей, среди которых был ключ и от заветной калитки, не отпираемой кряду лет пять или шесть. Через трапезную прошла она на монастырский двор, а далее, вдоль стены изгороди – к зарослям кустарника. Вот и калитка… Алёна торопливо вставила ключ в скважину замка, но он не проворачивался. «Ржа мешает, должно», – мелькнула мысль.
Где-то совсем близко блеснула молния, и ударил раскатисто гром. Алёна перекрестилась и, шепча непослушными губами молитву, подумала: «Грешное дело замыслила. Это мне предупреждение свыше». Молния рассекала черное небо раз за разом, а гром сотрясал землю, наводя ужас в душе Алёны. Она, упав на колени и закрыв голову руками, прижалась всем телом к калитке, ожидая божьей кары. Но вот упала первая капля, за ней еще одна, и вскоре ливень обрушился с неба на иссохшую от жары землю.
Сквозь шум дождя Алёне послышалось позвякивание железа, кто-то осторожно постучал в калитку.
– Алёна, ты?
– Здесь я! – откликнулась она на знакомый голос. – Замок отпереть не могу, заржавел должно быть.
За калиткой зашуршало, и неожиданно над стеной показалась чья-то голова.
– Отойди, зашибу ненароком.
Со стены спрыгнул Олег. Подойдя к двери, он попробовал повернуть ключ, но замок не поддавался. Тогда он поднапрягся и вытянул щеколду из трухлявого дерева калитки. Петли жалобно заскрипели, калитка распахнулась, и взору Алёны представилась кучка людей, освещенных отблесками уходящей грозы. Как тени, они проходили мимо нее, тяжело дыша и шатаясь. Одежонка, висевшая на них лохмотьями, прилипла к иссохшим телам. Многие поддерживали руками цепи, которые отзывались тоскливым перезвоном на каждый шаг. Последним в калитку вошел Мотя, неся на плечах постанывающего мужика.
– Знать Бог за нас ноня, – переводя дух, сказал Мотя. – Через весь город так со звоном и прошли.
Видя, как мужики устало привалились к стене, Алёна предложила:
– Передохнули бы малость.
– Не до времени сейчас. Куда идти, сестрица?
– Недалече тут. Идите за мной.
Пройдя вдоль стены и обогнув длинный деревянный сруб, они оказались перед маленькой дверью.
– Осторожно ступайте, – предупредила Алёна. – Подвал это.
Мотя, передав грузное тело атамана Олегу на руки, спустился вслед за Алёной в подземелье. Взяв Матвея за руку, Алёна подвела его в кромешной тьме, чутьем угадывая направление.
– Здесь. Под камнем. Поднять его только надобно.
– Это я разом.
Ощупав плиту, Мотя подсунул руки под угол и налег грудью. Плита подалась. Нетерпеливо сунув руку в образовавшуюся щель, он обрадованно воскликнул:
– Дыра!
– Это ход, не сумлевайся.
Мотя рванулся и сдвинул плиту на сторону.
– Держи вот, – Алёна сунула ему в руки узелок. – Здесь свечи и трут. А идти надобно прямо, пока не упрешься в решетку, от нее будет ход налево и по нему – к Теше. Так мне старая монахиня сказывала.