Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна д’Арк»

Карпенко Виктор Федорович

– Не бреши, – перебил его охранщик Петр, протискиваясь к говорившему. – Силантия Бакуна да Федора Рогова токмо и побили. А ты говоришь: поболе десятка будет.

– За что купил, за то и продаю, – начал оправдываться Фрол. – Хромой Назар сказывал про то.

– А я еще слыхала, что воротного сторожа побили насмерть, – встряла в разговор баба худая, вертлявая и бойкая на язык. Она уже обежала всю площадь, торговые ряды и теперь, прослыша про смертоубийство, остановилась. – Сидельцы-то не все утекли. Помните, в том году деда Петра

за поруб леса в тюрьму бросили, так не ушел старый. На дыбу взяли его, ан ничего не дознались. Спал-де, говорит, ничего не видел.

– А сторожа воеводского давно порешить надобно было, – вставил кто-то в разговор.

Охнув, молодая красивая баба запричитала:

– Бог с вами, мужики, человек же, чай.

– Человек-то человек, да хуже зверя.

Расталкивая толпу, прошли стрельцы. Они озабоченно поглядывали по сторонам, всматриваясь в лица мужиков и баб.

– Разойдись! Не велено! – потрясая плетью, зычно крикнул стрелецкий десятник.

– Ищите, ищите. Кукиш найдете, а не разбойных! – выкрикнули из толпы.

Стрельцы кинулись на голос, но кричавшего не нашли.

– Забегали, – кивнув на проходивших мимо стрельцов, сказал один из стоявших мужиков. – Наших-то служилых и не видно, все темниковские, князя Щеличева люди. По слободам все утро рыщут. Мыслимо ли дело, из-под стражи бежать.

– Поберегись! – разнеслось над площадью, и толпа расступилась, пропуская выезжавший из ворот отряд конных рейтаров. Впереди отряда ехал князь Василий Иванович Щеличев, хмурый и рассерженный. Сидел он в седле прямо, подбоченясь, высоко держа голову, покрытую маленькой шапкой-кутафейкой, отороченной голубым песцом.

– Гли, каков орел! – толкая в бок соседа, показал на проезжавшего князя шорник Тюха. – Не чета наш ему будет.

– Дурак ты, брат, – отозвался мужик. – Не орел, а коршун то. Темниковские мужики стонут от него, и нам, чай, за бежавших тюремных сидельцев достанет.

На высоком резном крыльце воеводского дома в дубовом кресле, покрытом медвежьей шкурой, восседал князь Леонтий Шайсупов. Был он тучен телом, слабосилен, голосом тих, ленив, завистлив и жаден. В молодости мечтал он о ратных походах, о сечах, о славе ратной, но с годами образумился. Когда же призвал царь великий Алексей Михайлович рати свои для похода супротив ляхов, князь Леонтий откупился от ратной службы златом-серебром да конями степными. И теперь правил он Арзамас-градом и всей землей арзамасской.

Перед князем два дюжих стрельца держали под руки деда Петра. Его некогда белая, как лунь, голова теперь, черная от крови и грязи, безжизненно свисала на грудь.

– Никак запороли до смерти? – спросил князь, хмуря свои белесые брови.

– Живой был.

Заплечных дел мастер сгреб жидкие дедовы волосы в кулак и поднял ему голову.

– Зенки открой, зри князя, разбойник.

Дед Петр с трудом приоткрыл затекшие веки и, промычав что-то, сплюнул черной кровавой слюной под ноги.

– Сказался на пытке

разбойник? – наклонившись вперед, спросил князь.

– Побаски все сказывал, а про то, где разбойники прячутся, утаил.

– А вы его огоньком попотчуйте, ему не до побасок будет. – Шайсупов махнул рукой, и деда Петра поволокли в Пытошную. Из толпы челядинцев вышел губной староста Семен. Он подошел к князю и, наклонившись почти к самому уху, зашептал:

– Допусти, князь, пред светлы очи свои человека с важным делом.

– Что за человек? – поднял брови князь.

– Да так, малый человечишко, ведчик губной избы.

– Зови. Где он у тебя?

– Не след ему перед людишками глянуться, человечек полезный для тебя, князь. Может, где в горенке…

– Веди, – приказал князь и, тяжело приподнявшись, направился в дом.

Ведчика губной избы Шмоньку Сухова староста ввел через черное крыльцо в маленькую горенку об одно окно и оставил там одного. Впервые Шмонька был в воеводском тереме и немало подивился убранству горенки: в углу стоял дубовый резной стол, покрытый темно-красной золотой ниткой парчовой скатертью; на столе стояло два серебряных шандала на три свечи, черного камня ларец и заморского стекла кубок; возле окна – стольцы, обитые розовым атласом; на стене накрест висели две турские сабли.

Шмонька подошел к столу и осторожно потрогал скатерть.

– Хороша! – глаза у него жадно загорелись. – Себе бы в избу такую!

Послышался скрип половиц, дверь в горенку отворилась, и вошел князь, за ним – Семен.

Князь Леонтий оглядел ведчика: невзрачный мужичок в серой рубахе, подпоясанной веревкой, такие же грязно-серые штаны, ноги босы, волосы нечесаны, низкий морщинистый лоб, лицо красно, глаза испуганно бегают по сторонам. Не глянулся мужик князю.

– Говори, что за дело, – приказал он.

Ведчик вытащил из-за пазухи грязную тряпицу и протянул князю.

– На дыбу хочешь, холоп? – закричал князь. – Чего суешь гниль в руки!

Шмонька Сухов упал на коляни, затрясся телом.

– Чего привел холопа? – повернулся князь к старосте Семену. – Юродствовать вздумал?

Староста подошел к Сухову, вырвал из рук тряпицу и, замахнувшись на него, зашипел:

– Сгинь, гнида, смердит.

Ведчика как ветром сдуло из горницы.

– Прости ты его, князь, не учен речи гладко вести, дозволь уж мне о деле поведать том.

Шайсупов разрешающе кивнул головой.

– Шмонька Сухов нашел тряпицу на калиточке висемшей, зацепился кто-то рубахой и вырвал клок. А клок-то знатный: черен и кровица на нем. И статься, выбросил бы он тряпицу ту, кабы не висела она на потайной калиточке, а калиточка та в Николаевский монастырь ведет. Вот где тюремных сидельцев искать надобно, – заключил Семен.

– Может статься, и так, – согласился князь. – Везде искали разбойных, а вот храмы Божьи минули.

– Прикажешь наведаться в монастырь? – склонил голову староста.