Атомный век
Шрифт:
– Лейтенант… – тактично посоветовал Русаков, – ты горячку не пори. Сейчас выиграет тот, кто поспешает медленно. Может, обратиться к ним, поговорить?
– Думаешь, подвезут по старой дружбе? – ехидно поинтересовался Берзалов, но вспомнил, что капитан не в курсе того, что они сами же и взорвали бронепоезд. Выходит, плохо взорвали. Дотащился он сюда и зализывает раны. А это значительно ухудшает обстоятельства, потому кого-то же всё-таки убили. Станет кто-то после этого лясы с тобой точить? Разговор будет самый короткий.
– Разведку надо
Но Берзалов уже и сам сообразил и командовал:
– Давай сюда молодого! Да не этого, – когда ему в люк сунули Бура с безумными глазами. – Нашли молодого. Давай Ёрхова. Пусть хлеб отрабатывает.
Касьян Ёрхов, который решил, что его потащили на расстрел, ударился в крик и принялся кусаться и лягаться. Естественным образом он получил на орехи и успокоился, только когда очутился на броне и Берзалов спросил у него:
– Этот, что ли, бронепоезд генерала Грибакина?
– Он самый… – смело ответил Касьян Ёрхов. – Только вы просто так к нему не сунетесь.
– Это почему? – задумчиво спросил Берзалов, не отрываясь от бинокля.
Три человека с оружием выскочили из депо и припустили куда-то за станцию. Вот кого надо взять, сообразил Берзалов.
– Потому что у него силища – своя армия, – смело ответил Ёрхов.
– Где эта армия? – лениво спросил Берзалов.
Им вдруг овладела холодная рассудительность. Чувства отошли на задний план. Всё казалось просто и естественно: вот тебе укрепрайон, вот тебе захватчики, а вот тебе всё остальное: бронепоезд, свои или чужие.
– Почём я знаю… – гордо ответил Ёрхов.
Ясно было, что он воспрянул духом и готов упрямиться, хоть режь его. Гордый пацан, понял Берзалов. Ну да ладно.
– Мы и сами узнаем, – сказал он. – Архипов и Сундуков, за мной!
– А мне что делать? – всполошился капитан Русаков.
– А ты, капитан, давай тихонько обойди составы и найди соляру. Связь по результату.
– Есть, по результату, – согласился Русаков.
– И особенно не светись. Тихонечко, тихонечко, мало ли что… – и Берзалов ловко, как мячик, соскочил с брони.
***
Капитан Русаков совершил роковую ошибку. Поверив доводам старшего сержанта Гучи по кличке Болгарин и, не ведая всех прежних «достижений» рядового Бура, кроме его последнего залёта, велел его развязать и даже вверил ему боевое оружие, чего Берзалов ни за что не сделал бы, не потому что он был жёстче или прагматичнее, а потому что слишком хорошо знал Бура. Кроме всего прочего, Русаков считал, что старший лейтенант Берзалов слишком негуманно наказал рядового Бура. Связывать бойца, по мнению капитана Русакова, можно было только в том случае, если он предал родину и ему грозит трибунал. О себе любимом Русаков уже как бы и забыл, да и трибунал далеко и, вообще, он не про него, а про какого-то совершенно другого Русакова, который, быть может, ещё и не народился на свет.
Основным доводом Гучи было то, что «элементарно не хватает людей». Он так и сказал «элементарно». Любил Андрей Гуча ввернуть «умное» словечко. У него даже была мечта, которой он ни с кем, кроме Бура, естественно, не делился, иначе бы засмеяли – даже его, большого Гучу, потому что люди вокруг больше привыкли воевать, чем марать бумагу. Дело заключалось в том, что Гуча хотел стать военным корреспондентом и тайком вёл дневник глубокой разведки, чтобы потом отнести его в бригадную газету и разом прославиться. Вот бы его похвалили и даже, возможно, взяли бы в штат. Тогда я покажу старшему лейтенанту большую дулю и напьюсь так, чтобы на душе полегчало, мечтал Гуча, справедливо полагая, что сокровенные фантазии рано или поздно сбываются.
Естественно, что он читал Буру свои заметки и через каждую строчку пытливо спрашивал: «Ну как?..» На что Бур, будучи человеком внутренних переживаний и твердых убеждений, сообщал своё мнение:
– Я бы не давал слабину в отношениях между капитаном и красавицей Зинаидой, пусть они друг-друга поцарапают!
– Но этого же не было?! – удивлялся Гуча, протестуя в глубине души против искажения действительности.
– Ну и что? Подумаешь? Зато колоритно! Ага?
– И то правда, – неохотно соглашался Гуча, что-то черкая в своём блокноте. – Молодец, братишка! Хотя мама не одобрила бы.
Недаром его за глаза называли Щелкопёром, любил он это дело, хлебом не корми, дай бумагу и карандаш.
– А ещё… – между делом советовал Бур. – У тебя накала не хватает, именно там, где я с кабаном борюсь. Напиши, что старший лейтенант сдрейфил. Так и напиши. Мол, в овраг от страха сиганул и в грязи вымазался с ног до головы, а я, после того, как расправился с кабаном, вытащил его за шкирку, можно сказать, жизнь спас. И напиши, что он просил рядового Бура об этом случае никому не рассказывать и что потому и мстил этому же рядовому за своё унижение, но фамилию рядового не называй.
– Почему?
– Слава, она героя сама найдёт, – с чувством произносил Бур.
– А что, и напишу, – соглашался Гуча, которому особенно нравилось последнее замечание друга. – Меня летеха, между прочим, грозился на губу посадить, на селёдку и воду, – пожаловался он, хотя жаловаться ему, такому крупному и сильному, было не к лицу.
– Так и напиши, что ты родине служишь не за живот, а за совесть, и что всякие лейтенанты тебе не указ.
– Как-как?.. – поспешно переспрашивал Гуча, боясь потерять нить рассуждений.
– Не за живот, а за совесть, – важно отвечал Бур, надувая щёки.
– А ещё как?..
– Не указ…
– О-о-о… правильно, – любовался своими каракулями Гуча. – Молодец, братишка.
– А главное, дави на то, что ты и есть главный герой, что без тебя глубокая разведка не вышла бы, ну и без меня тоже, – скромно добавлял Бур, снова надувая щёки.
– Ага… – соглашался Гуча, склоняясь над блокнотом. – А такой материал возьмут? – сомневался он, глядя в честные-честные глаза Бура.