Атомный век
Шрифт:
Снова звякнула посуда. И Берзалов, решил, что оставит в живых только манкурта, но не успел сообщить об этом Архипову. Манкуртов они так толком и не допросили, и ничего конкретного не узнали ни о Комолодуне, ни о «умной пыли», значит, нужен новый манкурт. А ещё надо было узнать о бронепоезде: численность экипажа, вооружение, ну и по мелочам.
– А почему в степь? – спросил Гнилой.
– В степь?.. – переспросил здоровяк. – Потому что…
Но Берзалов не стал слушать, а ударом ноги распахнул дверь и шагнул в комнату. Тот, кого он больше всего опасался – высокий и плечистый, сидел на самом удобном месте – в глубоком кресле у окна. И это его сгубило, потому что человек, у которого центр тяжести находится ниже уровня таза, на пару мгновений лишен маневра, он не может ни закрыться, ни увернуться, ни оказать сопротивление – вначале надо вскочить, но как это сделать, если руки заняты. Естественно, вскочить здоровяку Берзалов не дал, а закрыться, уйти в глухую, как боксёр, оборону, здоровяк не умел, да и вряд ли это ему помогло бы. В общем, Берзалов одним ударом сверху вниз отправил его в глубокий нокаут. И ничего, что удар пришёлся в висок. Стакан, который здоровяк держал в руках, ещё не коснулся пола, а Берзалов уже с разворота вложился всей своей массой в солнечное плетение манкурту, который оказался слева от него. Дело было сделано: Архипов расправился с тем, который не хотел воевать и у которого была больная щитовидка, кровь фонтаном била из его горла, и уже взмахнул, чтобы следующим ударом доконать манкурта, но Берзалов крикнул:
– Этого не тронь!
– Понял, – спокойно ответил Архипов, и здоровяк принял смерть самым безболезненным образом – в бессознательном состоянии. Остался один манкурт, на которого побрызгали водкой из бутылки:
– Просыпайся, америкос. – Берзалов похлопал его по щекам, побрызгал на него ещё, бережливо полил себе на руки, смывая кровь, а остатки отправил в рот.
Водка оказалась дрянной, но он даже не заметил этого. Манкурт как-то жалобно всхлипнул, ловя ртом воздух, лицо его, искаженное болью, сделалось совершенно таким же, как у пацанов, которых Берзалов когда-то ловил за школой, когда жил на севере, на полуострове Рыбачьем, и бил за девочку Таню Малыш, но это была такая давняя история, о которой Берзалов и думать забыл.
– Товарищи…
– Какие мы тебе товарищи?! – возмутился Сундуков и схватив манкурта за волосы. – Твои товарищи в овраге лошадь доедают. Говори, куда лыжи навострил?
– Погоди-и-и… – сказал Берзалов, отстраняя его. – Он тебя не понимает.
– Я ему дам «не понимает»! – грозно высказался Архипов, вытирая нож об убитых, но не пряча его, однако, в чехол, а наоборот, демонстрируя и многозначительно поглядывая на манкурта.
– Я всё скажу, я всё скажу, сэр! – быстро-быстро залопотал манкурт, оставаясь лежать на полу в позе эмбриона, закрываясь руками и с безумным страхом вылупившись на старшего сержанта Архипова, особенно на его массивную, просто зверскую челюсть.
– Конечно, скажешь, – сообщил ему Архипов, – а куда ты денешься?
И от этих зловещих слов, а ещё от игры солнечных лучей на ноже Архипова и его окровавленных рук манкурта вывернуло наизнанку, и он завопил благим матом да всё по-своему, по-американски. Ясно было без слов, что он лоялен всем-всем русским, какими бы они ни были, готов сотрудничать с кем угодно и вообще, он давно уже не враг, бедный, несчастный манкурт, с которого спроса, как с козла молока.
– Ну-ка расскажи нам, что за бронепоезд стоит в цехе? – потребовал Берзалов.
– Бронепоезд имени Саддама Хусейна, сэр, – плаксиво выдавил из себя манкурт.
– Чего-о-о?.. – изумился Архипов, а за ним и Берзалов с Сундуковым, и посмотрели друг на друга, не веря собственным ушам.
– Ну тот, который не сдавался никогда… – сказал рядовой Сундуков, изумляясь ещё больше.
– Вот это правильно, – подумав, согласился Берзалов. – Помню, как сейчас, был такой Хусейн. А почему Хусейн?
– Генерал Петр Матвеевич долго думал… – манкурт обрадовался, что его убью не тотчас. – Назвать современным политическим деятелем, как бы не корректно, вот мы ему и посоветовали, сэр.
– Кто это «мы»?
– Мы, манкурты… сэр, – бодро сообщил американец, – перешедшие на сторону российской власти.
– Чего-о-о… страшно удивился Берзалов. – Вашу-у-у… Машу-у-у! Какой власти?
– Российской… – упавшим голосом сообщил пиндос, решив, что из-за плохого знания русского языка сморозил не то.
– А кто у нас российская власть?
– Командор Грибакин, сэр? – уверенно заявил манкурт.
– Так-к-к… значит, вы ему посоветовали насчёт Хусейна?
– Да… сэр… – очень тихо признался пиндос, не понимая, где прокололся.
– Так вы же сами же, насколько помню, и угробили этого самого Саддама? – грозно сказал Архипов.
– В этом я не разбираюсь, сэр, – ещё тише ответил манкурт. – Это политика, моё дело маленькое: бегай и стреляй.
– Да он наглец! – возмутился Архипов. – Строит из себя святошу, – и хотел его ударить.
– Подожди, – отстранил его Берзалов. – Что такое Комолодун? – спросил он, присев над манкуртом. – Только не ври, а то зарежем.
– Живое воплощение отца и сына на земле, сэр, – не моргнув глазом, ответил манкурт.
Так, обречённо подумал Берзалов, надо было другого оставлять, этот тоже свихнулся.
– Уходим! – скомандовал он, вспомнив о Гаврилове. – Времени в обрез!
– А с ним что делать?.. – спросил Архипов.
– Допросим по дороге.
– Ну да… – проворчал Архипов. – Тащи его на себе.
Берзалов хотел уже было по привычке возмутиться, начал со своей любимой присказки: «Вашу-у-у Машу-у-у!..», но локальная связь вдруг ожила, и он услышал взволнованный голос капитана Русакова:
– Заправились солярой под завязку. Ждём вас.
– Возвращаемся, – нервно ответил Берзалов. – Быстро возвращаемся!
У него возникло ощущение, что он пропустил в этой жизни что-то важное, касающееся их всех, без исключения, но пока даже не понял, что именно, да и Спас, нет, чтобы подсказать по старой дружбе, всего лишь прокомментировал ядовито, намекая, что время убежало безвозвратно и уже ничего не вернуть: «Гляди, гляди, засуетился, растяпа». Эх, дать бы тебе в глаз, подумал Берзалов, да не получится, и они побежали назад.
***
Между тем, Гуча и Бур страшно напились. Да и то: кто выдержит без закуски на одних нервах по литру наркоза? Говорят, какой-то китаец выдерживал каждый день, не пьянея, в течение шестидесяти пяти лет, но ни Гуча, ни Бур таковыми не являлись и такими свойствами печёнок не обладали. Вот и отключились. Гуча ещё что-то бормотал насчёт тяжёлой и мрачной жизни в глубокой разведке, а когда заметил, что Бур ему отвечать перестал и что он уже с полчаса разговаривает сам с собой, то страшно удивился, почал новую бутылку с наклейкой, на которой значилось: «Сhase». Отпил прямо из горлышка. Но то ли предыдущим напитком испортил себе чувство прекрасного, то ли ещё что, однако самая лучшая водка в мире, произведенная во вражеской Англии ручным способом из картошки, показалась ему хуже самого низкопробного самогона из опилок. Придя к такому умозаключению, Гуча тихо погрузился в грёзы, несмотря на то, что услышал, как в торговом зале страшные люди идут по их следам, но ему уже было всё равно, ибо его охватило благодушие.