Атомный век
Шрифт:
– Конечно, возьмут. Даже с руками и ногами оторвут, – высказывался Бур, не испытывая ни капли сомнения.
– Лучше бы, конечно, чтобы руки и ноги при мне остались, – ворчал Гуча, улетая в своих мечтах в заоблачные дали, в которых он себя видел главным редактором большой и важной газеты, разъезжающим по степям и весям на новеньком бронированном «тигре» под охраной трёх танков типа Т-95 или Т-105. Тут тебе и шатёр, и шашлычки с холодной водочкой, а ещё пара-тройка самых красивых телефонисток из штаба. Ну и диван, конечно, дорогой, раскладной, кожаный, на котором можно было драть этих самых телефонисток. Чем не жизнь?
На что Бур презрительно говорил:
– Не бзди! Ты ещё Комолодуна не видел. Ага.
Гуча, который давно мучился «жаждой», имел на Бура большие планы, хотя бы из тех соображений, что одного его не отпустили бы. Да и пить в одиночестве он хоть и умел, но не любил по причине отсутствия собеседника. Когда капитан Русаков отвёл бронетранспортёр подальше от железнодорожного депо и приказал всем, кроме Филатова, Колюшки Рябцева и Сэма искать соляру, Гуча развил бурную деятельность и вызвался обследовать самую дальнюю ветку, естественно, в компании с Буром.
– Чтобы сразу охватить коммуникации, – важно сказал Гуча и постарался придать лицу глубокомысленное выражение, чтобы усыпить бдительность капитана Русакова.
– Действуйте! – одобрил его инициативу Русаков, который не привык к залётчикам из мотопехоты.
Разумеется, он даже не подозревал, что Берзалов в подобной ситуации, зная пристрастия Гучи, ни за что не отпустил бы его в самостоятельную вылазку да ещё и в компании с Буром.
Гуча и Бур дружили. Об этом мало кто знал. Хитрыми они были и дружбу свою не афишировали. Да и что, казалось, может связывать могучего Гучу и ворчуна Бура? Но причина, тем не менее, была. Родом они были из одного города – Донецка, оба жили на одной улице, ходили в одну школу и до войны общались на почве компьютеров, девушек и клуба фантастов, который посещали сызмальства, потому что родители хотели, чтобы их сыновья росли умными и начитанными, а не гопотой, нюхающей клей и дурман. Они когда-то даже были одного роста, но Гуча в физическом смысле, казалось, рос всю свою жизнь, а Бур перестал – в шестом классе.
Вот Гуча и пошёл, верный своему внутреннему компасу, вовсе не туда, куда направил его капитан Русаков. Нет, вначале, разумеется, он сделал вид, что двинул вдоль путей, в сторону леса, даже туда, где пути делали плавный поворот. А потом, когда бронетранспортёр пропал за вагонами, резко свернул в пыльную траву и припустил, как гончая, идущая по следу.
– Куда мы? – забеспокоился Бур, когда они очутились в черте города. – Что ты задумал?
– Спокойно, – отозвался Гуча, выходя в аккурат к ближайшему гастроному.
– А капитан?.. – забеспокоился Бур. – А старший лейтенант?.. ага…
– А они пусть соляру ищут, – цинично ответил Гуча.
– А мы что делаем?
– А мы скажем, что не нашли, – захихикал могучий Гуча. – Хотя мама не одобрила бы.
– Но это же?.. – напомнил Бур, катясь за другом, как огромный мячик, и при этом тяжело отдуваясь.
– Да ну их всех на фиг, – веско и со вкусом произнёс Гуча, и этим железным аргументом разом решил мучивший обоих вопрос: «А что будет, если?..» – А то, понимаешь, Ивашка Архипов за всё время капли не дал глотнуть, – пожаловался Гуча. – А у самого целая канистра, а я уже устал без наркоза, понимаешь?
На самом деле, у старшего сержанта Архипова была точно такая же фляжка, как и у Берзалова. И считалась эта фляжка НЗ.
– Понимаю, – ответил Бур, абсолютно не думая о последствиях их залёта, хотя в глубине души тоже мечтал насолить так, чтобы старшему лейтенанту запомнилось надолго, если не на всю оставшуюся жизнь.
– Ничего, где наша не пропадала, – бодро сказал Гуча, заскакивая в первый же гастроном.
Но к их разочарованию, он оказался разграбленным вчистую. Ветер трепал в разбитых витринах остатки гирлянд. Должно быть, магазин разгромили как раз под новый год.
– Ну а как ещё могло быть, – не пал духом Гуча, – если случилась такая война?.. – И упрямо устремился дальше.
Бур, который во всём доверял другу, семенил следом и конечно, страшно устал. Шлем, который ему мешал, он бросил на мостовой, там же оставил нагрудный подсумок со всеми магазинами, решив, что на обратном пути захватит всё скопом. Хотел оставить ещё и автомат, однако не решился, вспомнив суровое лицо старшего лейтенанта Берзалова. Всплыло оно перед его внутренним взором, и Берзалов строго погрозил ему пальцем: мол, не балуй! За потерю личного оружия, знаешь, что бывает? Могут без причинного места оставить. От этих страшных мыслей Бур хотел было тут же повернуть назад, но словоохотливый Гуча привёл следующий аргумент:
– Летёха наш что?.. – многозначительно спросил он, поглядывая свысока на семенящего Бура.
– Что?.. – не понял Бур.
– Летёха наш за звездочку пупок рвёт! А мы?..
– А мы чего?.. – простодушно удивился Бур и даже остановился, чтобы подумать, но ничего путного не придумал.
Ему и в голову не приходили критические мысли в отношении непосредственных командиров. Служит рядовой Бур, ну и служит наравне со всеми, чего себя лишними вопросами изводить? А дерут его, потому что хотят сделать из него человека.
– А кто, братишка, – назидательно спросил Гуча, – нашими жизнями зазря рискует? – И добавил, не стесняясь собственных убеждений. – Задарма. Можно сказать, за спасибо живёшь, и заметь, исключительно добровольно. Ну не дураки ли мы?
А ведь правда, впервые задумался Бур. Я ведь даже присяги не давал. Поймали под Волоколамском, дали в руки автомат, и вперёд, служи отчизне.
История Бура была такова. За три дня до войны надумал он вдруг поехать в тетке в Санкт-Петербург. Где-то на середине пути между Москвой и северной столицей поезд остановили и всех пассажиров без объяснения высадили прямо в лесу, где волки водятся. Упрямый Бур решил двигать дальше пешком, но первая атомная атака, как и все последующие, застала его в крохотной деревушке. Там он и просидел в погребе, когда стало очевидно, что идти некуда: назад – далеко, да и Донецк к тому времени тоже стал термоядерной пустыней, а в Санкт-Петербург – бессмысленно. Ну а потом его забрили, и встреча их в Гучей вылилась в грандиозную попойку на какой-то автомобильной свалке, где они прятались от старшего прапорщика Гаврилова и где приняли на душу по бутылке страшно вонючего самогона, а закончили в гаражной каптерке у Петра Морозова портвейном «агдам» – напитком редким, благородным, можно сказать, коллекционным, от которого, правда, последующие три недели они могли питаться лишь одной манной кашей.
– Странно получается… – неуверенно согласился он.
– А чего там думать! – воскликнул большой Гуча. – Значит, служба твоя сплошная профанация, – снова ввернул он изящное слово, и глаза его наполнились лучистым светом, потому что он вспомнил о своём журналистском предназначении.
– Какая профанация?.. – удивился Бур.
Он, может быть, и дружил с Гучей только из-за его способности к нестандартному мышлению.
– Профанация идеи! – потыкал для убедительности пальцев в небо Гуча. – Мамой клянусь!