Атомный век
Шрифт:
Берзалову хотелось узнать, зачем Скрипей ловит мальчиков?
– Он и девочек тоже ловит, – механически, как суфлер, ответил Бур, словно прочитав мысли Берзалова.
Берзалов сделал вид, что это в порядке вещей и спросил:
– А зачем?
– Не знаю, – пожал своими бабскими плечами Бур.
– Должно быть, просто так? – предположил Берзалов.
Но Бура интересовало совсем другое, и, вообще, похоже, он «считал» информацию и тут же забыл о ней.
– Товарищ старший лейтенант, – спросил Бур, – а что надо найти?
Обмундирование на Буре всё равно висело вкривь и вкось. Шлем налезал на глаза, ботинки смотрелись, как на клоуне. Собственно, так оно и было: кто-то подсказал Буру, что ботинки, чтобы не натирали ноги, должны быть на два размера больше, вот он и расстарался.
– Хоть что-нибудь, – буркнул Берзалов в сторону.
– А-а-а… – произнёс Бур, словно что-то понял.
– Куда-то ж старший прапорщик стрелял, – кисло пояснил Берзалов.
–
Берзалов даже перестал дышать, ожидая хоть какого-нибудь знака от Бура. Но похоже, зря, Бур только любовался на весёлую, зелёную травку и деревья.
– А что если он стрелял по беспилотному летающему объекту? – выдал он.
– Окстись, Ефрем. Какой БЛА? – с возмущением спросил Берзалов и тут же прикусил язык, боясь испугать Бура.
Тогда Бур посмотрел на белесое небо, на котором бледнела луна-череп, словно, надеясь там увидеть БЛА, и согласился:
– Да, БЛА не было.
– Я тебе о чём талдычу. Сам что думаешь? – спросил Берзалов с тайной надеждой выудить из Бура хоть какую-нибудь, хоть микролептонную информации. Вспомнил он, что по теории все объекты на земле обладали невидимой аурой в виде этого микролептонных полей. Чем чёрт не шутит? Вдруг Бур чувствует эту самую микролептонику? Тогда понятно, что он может заглядывать, как в будущее, так и в прошлое, потому что в теории всё и вся оставляет за собой следы. Правда, он сам не очень-то верил в это, но другого ясного и понятного объяснения не имел.
– Ничего не думаю, – беспечно ответил Бур, и таким образом одним махом не оправдал все возложенные на него надежды. – Я, товарищ старший лейтенант, после того жуткого вокзала с теневыми людьми, слово себе дал, больше не предсказывать.
– Почему? – спросил Берзалов упавшим голосом.
– Потому что, что скажу, то и происходит. Я уже боюсь, – признался он.
– А ты не бойся, – посоветовал Берзалов.
Бур прислушался к своим ощущениям и ответил:
– Всё равно боюсь.
Тогда Берзалов решил пойти на азиатскую хитрость:
– Ну а что ты сейчас можешь сказать, глядя на окружающим мир?
– Сейчас?.. – наивно переспросил Бур и огляделся.
Они стояли возле остановки общественного транспорта. Остановка эта, облепленная мусором, «фонила», как дезактивированный ядерный реактор – понятно, отчего: осенью и зимой поток воды смывал изотопы со всего города и уносил сюда – в низину, вот радиация и «зацепилась» в этом месте.
– Я думаю, что временной континуум где-то здесь, – возьми да брякни Бур.
Берзалов испугался и закрыл глаза. Мурашки побежали по телу, холодный пот выступил на лбу. А когда открыл глаза – ничего не произошло.
– Фу-у-у… – сказал он, вытирая лоб. – Мастак ты пугать. Ладно… пора возвращаться, – добавил он, – нет здесь ни чёрта: ни Скрипеев, ни кванторов, одна маета. Может, действительно, Гаврилов стрелял по воздушным объектам? – заключил он и уже повернулся, чтобы двинуть назад, как вдруг краем глаза заметил, что с Буром творится неладное.
Согнулся он в три погибели и схватился за живот:
– Ой, не могу… – простонал он, – и шага сделать.
– Что с тобой? – встревожился Берзалов.
– Плохо мне. Живот подвело. Ой, не могу… Ой…
«Довёл парня, – констатировал Спас. – У него непроизвольный выброс энергии». «Какой энергии?!» – хотел воскликнуть Берзалов, но было поздно.
– Ты чего ел? – с подозрением спросил Берзалов и беспомощно оглянулся на бронетранспортёр, там уже наверняка заметили, что с Буром что-то случилось. А в следующий момент Берзалов увидел Гаврилова. Конечно, не самого прапорщика, а его БТР, который палил из пушки. – Федор Дмитриевич! – вырывалось у Берзалова и он побежал к БТРу.
И тут его, конечно же, переклинило и он замер, как соляной столб – аж ногам больно стало. Находился он не на дороге из города теневых людей, а на Центральной улице в самого что ни на есть настоящего Смоленска, потому что справа, чуть ниже, виднелось монументальное крыльцо Троицкого собора, которое Берзалову было очень даже знакомо, потому что крестился он, уже будучи взрослым, именно в этом соборе. Так вот, БТР Гаврилова палил туда, дальше вниз, где виднелись сады пригорода и железнодорожный вокзал и где летал этот самый БЛА. Часть Берзалова под именем Спаса чётко и ясно произнесла: «Не ходи. Это и есть временной континуум». Вторая часть удивлённо спросила: «Как же так?.. Пару шагов, и я решу все проблемы, которые меня мучают». «Не решишь, – пообещал Спас. – Не получится. Только задание сорвешь». «А они?.. Как же они?..» «А их ты никогда больше не увидишь». И такая тоска охватила Берзалова, словно он спал и во сне навсегда потерял половину самого себя, и не было у него сил пошевелиться, поэтому он застыл, как столб, и смотрел, как Бур с криком: «Наши!!!», забыв о животе, бросился к БТРу Гаврилова. Хотел Берзалов его остановить, да не было душевных сил. Хотел он крикнуть: «Стой, дурак!», да язык не шевелился. И по всему выходило, что пропал Бур бесповоротно и окончательно в этом самом континууме. А у Берзалова был ещё шанс. Оглянулся он, ища подтверждение словам Спаса, и увидел, что пространство вокруг тихонько, но верно блекнет и затягивается странным туманом, и в этот туман уже погружены верхняя и нижняя часть улицы. Странный был туман. Похожий на петлю, которая затягивалась на глазах прятала один дом за другим, и только позади – там, где должен было находиться проулок, как яркие обои на стене, виднелась та самая злополучная остановка общественного транспорта и край дороги, на котором сквозь прошлогоднюю листву пробивалась весёлая, беспечная трава. Попятился Берзалов. Сообразил он, что что-то здесь не так, что не настоящее всё это, может быть, даже ловушка Комолодуна, а никакая не микролептоника со всеми её сверхлегкими частицами. Бур же добежал до БТРа и стал карабкаться на него. Один раз сорвался и упал, как обычно, выронив из подсумка всю свою амуницию. А БТР все стрелял и стрелял, а потом вдруг замолк, командирский люк открылся и показался Гаврилов. Вот когда Берзалов едва не поддался искушению последовать вслед за Буром. Гаврилов радостно воскликнул: «Дурилка я картонная! Давай руку!» И одним движением втащил Бура на броню. Что-то ему Бур сказал, потому что Гаврилов посмотрел в сторону Берзалова и обрадованно крикнул: «Роман Георгиевич, вы с нами?» Берзалов попятился. Он спиной ощущал, как сжимается кольцо тумана и как просвет у него за спиной тоже становится всё уже и уже. «Роман Георгиевич! – крикнул Гаврилов. – Ну что же вы?! Иди сюда! Мы вас давным-давно дожидаемся».
Это был не Гаврилов. В смысле, не живой Гаврилов, а другой Гаврилов, потому что настоящий Гаврилов никогда не вёл себя так – а куда скромнее и почтительнее, что ли, хотя бы в отношении устава. Да и вообще, не тот тон, слишком вольный на фоне происходящего. «Ребята! – крикнул в люк мнимый Гаврилов. – Товарищ старший лейтенант объявился! То-то радость!» И тут же на броню высыпали все они: и Юпитин, и Померанцев, и Вовка Жуков, похожий на Есенина. Последним возник, как чёрт из табакерки, Петр Морозов и обнажил в радостной улыбке свои гнилые зубы. «Гы-гы-гы!!!» – ржали пропитыми голосами. Не было только Чванова, но он, должно быть, возился с Зуевым. Дрогнуло сердце у Берзалов. Измочалились без меня, понял он. Извелись. Забыли крепкую руку. Ну, я вас сейчас… Захотелось подойти, обнять всех, хлебнуть водки, расспросить, где они пропадали, может даже, пострелять в ту сторону, куда они стреляли, в этот несчастный БЛА. В общем, расслабиться, забыть всю тяжесть ответственности, которая лежала на нём, и желание вернуться домой, в бригаду: от Смоленска – сутки хода. А между тем, старший прапорщик Гаврилов спрыгнул с брони, распростёр свои могучие объятья и пошёл к Берзалову, как моряк на суше. Настоящий Гаврилов так не ходил. Он ходил упругой и лёгкой походкой горца.
В следующее мгновение Берзалов обнаружил, что трусливо отступает к остановке общественного транспорта. «Куда же вы, товарищ старший лейтенант?!» – вопрошал мнимый Гаврилов и всё приближался и приближался. Силы вмиг изменили Берзалову. Не было у него возможности сопротивляться дружескому голосу и вкрадчивому тембру. Вот так, казалось бы, и подошёл и обнялся бы. Он даже сделал шаг навстречу Гаврилову.
И вдруг из оцепенения его вывел отчаянный крик Бура: «Бегите, товарищ старший...» Ему заламывали руки сразу трое: Морозов, Юпитин и Померанцев и пытались засунуть в БТР. Мелькали руки, ноги, шлем запрыгал по мостовой. А потом Берзалов ясно увидел во всём этом калейдоскопе мелькнувшую руку с гранатой РГО. Только у одного Бура были такие гранаты, потому что какой-то шутник на складе надоумил Бура вооружиться со всей предусмотрительностью на все случаи жизни. Сам Берзалов предпочитал брать только две гранаты и только наступательные РГН, потому что привык к ним. А в остальные кармашки клал дополнительный перевязочный пакет и аптечку. Вот граната и пригодилась, тупо констатировал Берзалов и очнулся. Мнимый Гаврилов был в двух шагах от него и внешне ничего не отличался от настоящего Гаврилова, разве что был чуть пошире и чуть повыше, но это было, вообще-то, мало заметно. И поэтому Берзалов убивать его не стал и да времени, которое вдруг стало словно резиновым, у Берзалова уже не было. Время играло против него. Граната ещё не взорвалась, крик Бура ещё таял в воздухе, когда Берзалов сделал то единственное, что умел делать в жизни лучше всего. Ударил он мнимого Гаврилова, крепко ударил. Так ударил, чтобы с первого раза отправить в нокаут. А потом прыгнул с разворота как раз вовремя, потому что туман сзади сжался и оставил окошко размером чуть больше лаза в собачью конуру. Прыгнул Берзалов и выкатился под «свою» остановку общественного транспорта, и самого взрыва не видел, только когда нему подбежали Архипов и Русаков и страшной спешке потащили его в бронетранспортёр, когда они уже запрыгнули на броню и Филатов с места в карьер дал газа, раздался этот самый взрыв. Но сколько Берзалов ни оборачивался, сколько ни таращился назад, как в пустоту, ничего не увидел. И только когда ему налили полстакана спирта и он, не ощущая вкуса, влил его в себя, только тогда когда ему дали закусить и он выпил вторую порцию, после всего этого, когда его проняло до глубины души, он смог произнесли одну-единственную фразу: