Авдотья и Пифагор
Шрифт:
– Конечно, — растерялся Пиф.
– Вот и напиши. А я распишусь и печать поставлю.
– И он будет действителен? — усомнился будущий эскулап, иначе представлявший себе процесс легализации высшего медицинского образования.
– Не сомневайся, — веско припечатал Антонио. — Все, что я подписал, на острове действительно.
Николас быстро рассортировал больных.
Августину достались несколько простуженных — это в тропиках обычное явление, плюс жалующиеся на боли в сердце, животе, позвоночнике, ногах — короче, первичные больные врача-терапевта. После предварительного диагноза их нужно было отправить различным специалистам.
Пифагор же получил типичных хирургических. Трое — с нарывами, двое — с ужасным фурункулезом, еще двое предъявили такое, что юный доктор отложил решения об их лечении на потом.
Августин остался рядом с отцом, а Пиф повел своих пациентов к госпиталю. На этот раз его сопровождала Имельда, жена Антонио, с которой уже поработал хилер, смуглая, полная и веселая женщина.
– Не бойся, сынок, — обрадовала она Пифа. — Николас все равно не умеет вскрывать нарывы, — так что, кроме тебя, им никто не поможет.
– Как это, великий хилер — и не справится с фурункулом? — поразился Пиф.
– Ага, — весело рассмеялась Имельда. — Тромб у меня дважды вытаскивал, если б не он, давно померла бы, а занозу вытащить не сможет. И Августин тоже, хоть и диплом имеет. Настоящий, не от Антонио, — добавила она. И расхохоталась: — Юный Аугусто боится крови. Его мой муж постоянно стыдит, что тот по специальности не работает. Только все без толку.
– А кто ж у вас тут по занозам?
– Обычно я, — скромно ответила Имельда. — Я нигде не училась, но медицина мне всегда нравилась: уколы, клизмы, компрессы, перевязки…
«Медицина — это не только клизмы и компрессы», — мрачно подумал Пиф, однако присутствие веселой и знающей женщины придало уверенности и ему.
Как оказалось, это было важно, потому что Имельда отлично ориентировалась в госпитале, зная, где какие инструменты лежат и где какие препараты хранятся. Это пришлось очень кстати: вооружившись по последнему слову хирургической техники, Пиф легко и уверенно — сказалась школа Балтера — вскрыл нарывы, заодно вытащив у одного из больных «занозу», щепку длиной более пяти сантиметров (как он с ней ходил, испытывая чудовищную боль, Пиф даже не представлял). Так же быстро и точно он обошелся с предъявленными перезревшими фурункулами.
А вот два последних больных были ужасны.
У одного пожилого смуглокожего себуано (островитяне уже не казались Пифу на одно лицо) была совершенно черная и раздутая стопа правой ноги. Старику явно было больно, но он полностью сохранял спокойствие и хладнокровие. Второй, помоложе, выглядел еще страшнее. Болезнь нанесла удар не в ногу, а в лицо — точнее, в его левую половину, она была темно-бордовой, и щеку разнесло от виска до нижней челюсти.
Пиф немного сдрейфил, но все же взял себя в руки, решив начать со второго. Внимательно ощупал шейные и подчелюстные лимфоузлы пациента, стараясь по возможности не причинять боль. Ожидал чего угодно — опухоли, закупорки лимфопротоков… А обнаружил, внимательно осмотрев рот изнутри, банальнейший огромный гнойник, из которого слегка, буквально на миллиметр, торчала причина этого безобразия — небольшая рыбья кость.
Заставив беднягу максимально широко раскрыть рот и обезболив уколами новокаина, Пиф вытащил зазубренную кость и вычистил образовавшийся нарыв. Имельда бесстрашно подсвечивала операционное поле мощной переносной лампой.
Обработав рану асептическим раствором и антибиотиком, юный доктор организовал дренаж — слишком большой оказалась полость, чтоб ее можно было просто ушить. После чего передал страдальца, как и первых прооперированных, хирургической сестре.
От врачебного вмешательства практически всем больным на глазах полегчало: Имельда четко и аккуратно наложила повязки, заставила исцеленных выпить сильные антибиотики и отсыпала таблеток с собой, на курс, а мужику с рыбьей костью ввела антибиотик внутримышечно.
Оставался последний, с черной ногой.
Пиф боялся на него смотреть — гангрену он в Москве видел не раз. Только в Москве были сотни дипломированных хирургов, а здесь — ни одного.
– Нужна ампутация, — без особой грусти сказала Имельда. Спросив о чем-то больного, добавила:
– Он согласен. Он все понимает.
– Но я не смогу! — ужаснулся Пиф. — Я еще даже не врач! Почему его не отвезти в город? Самолет же вон стоит!
– Старик не поедет, — ответила Имельда.
– Почему?
– Не хочет, — просто объяснила она. — Он и инсулин колоть не хочет.
– А откуда вы знаете, что у него диабет?
– Я заставила его пописать в термитник. Насекомые сразу сбежались к моче.
– А зачем писать в термитник, если есть глюкометр? (Пиф видел их на складе, штук двадцать, и несколько больших упаковок тест-полосок.)
– Затем, что у вас свои методы, а у меня — свои. — Имельда, похоже, обиделась, но ненадолго — через несколько секунд она уже вновь широко улыбалась: — Доктор, вы такой умный, такой умелый! Вы посмотрите, как они на вас смотрят!
Прооперированные действительно взирали на своего спасителя с нескрываемым восхищением. Пиф от этих слов слегка разомлел, но решил не поддаваться грубой лести.
– Вот останетесь у нас — мы будем счастливы. И нам не надо будет писать в термитник, чтоб узнать уровень сахара в крови, — закончила медсестра.
Хитрая Имельда! Вот куда она клонит!
Впрочем, Пифу и самому уже хотелось здесь остаться, но мысль о необходимой деду ампутации — а, похоже, хирург на острове был только один — не давала покоя.
– Вы ничего не теряете, — как будто читая мысли, сказала медсестра. — Он все равно умрет.
– Он и без гангрены умрет, если не будет контролировать сахар.
– Он будет контролировать, — обрадованно сообщила Имельда, почирикав с пациентом. — Если вы возьметесь за его ногу, он обещает пользоваться глюкометром и ходить на инъекции инсулина.
Вот же черт!
Пиф не знал, что ответить. И оперировать нельзя, и не оперировать тоже нельзя: еще немного — и только стопой уже не отделаться. А все из-за того, что упрямый дед не хочет никуда лететь!