Аверс
Шрифт:
Бросив многочисленные пакеты, свертки и коробки на водителя, поднялись в квартиру первыми. Лев терпел целый день, девочка дефилировала перед ним в разных шмотках, он видел ее полуобнаженной, одергивающей шторку в раздевалке. Он нагляделся и теперь хотел пощупать.
— Поиграем в игру, Ника? — спрашивал ее Лев, доведя послушную девушку за руку до большого и тяжелого стола в гостиной и заваливая прямо на него, едва подсадил на столешницу, подхватив под ягодицы.
— Да, — не интересуясь условиями, соглашалась она.
— Ты будешь готова для меня в любой момент, любом месте и чем бы не занималась, — объяснял Терновский, стягивая с нее колготы и трусики, следом быстро справляясь с пуговицей и замком на
Разбуженное либидо интересовалось происходящим, хотя Ника не успевала, влага проступила на самом сокровенном, но недостаточно для качественного скольжения. Лев отчасти вломился внутрь, причиняя боль, девушка выгнулась на темном дереве, в ответ шире раздвигая бедра, чтобы принять все, что он собирается ей дать. Боль заставила ее потечь по-настоящему, увлажняя твердую палку, вонзившуюся в нежную мякоть.
— Да, — застонала она, неизвестно приветствуя ли грубость или по-прежнему подтверждая согласие на игру.
Загнав по самые яички, Лев вдруг перестал рваться вперед, успокоился и начал раздевать девушку более обстоятельно. Нике внезапная остановка не понравилась. Часто дыша, она мирилась, пока занимался пуговичками на блузке, не забыв про те, что на рукавах, снимая ее совсем и занимался крючками на бюстгалтере, ничуть не дрожащими пальцами, без всякого намерения просто сдернуть неподдающуюся вещь вверх и освободить груди. Лев сильно отличался от ее бывшего одноклассника. Не выдержав пытки, девушка попробовала сама сняться с члена, чтобы насадиться обратно. Лев нахмурился и хлестко шлепнул ее по голому бедру, убрав руку с пояса юбки.
— Нельзя, — рыкнул он, возвращая член на прежние позиции, в обволакивающее, иногда судорожно обжимающее у основания тепло. — Будь хорошей девочкой.
Девушка обиженно всхлипнула и замерла, придавленная его волей и телом к толстой дубовой лакированной доске. Оставалось довольствоваться тем, что он делал. Приподнял ее немного и избавил от юбки, протянув через голову. Осмотрел голую белокожую девушку под собой, одобрительно щурясь. Картина казалась неполной, и он распустил ей волосы, хлынувшие на стол темно-русой волной.
Красота.
Мужчина глубоко вздохнул, словно готовясь и… начал разоблачаться сам, вызвав протестующий возглас. Впрочем, на нем Ника остановилась, больше никаким способом не выражая непокорность. Пиджак слетел первым, только плечами повести. На сорочке Ника окончательно отвлеклась от своего невыносимого положения.
С каждым днем весна подступала ближе, дневного света еще не хватало, вернулись они поздно, так что окно ей помогало мало, но остался свет, оставленный в прихожей. Образовавшиеся светотени словно облизывали рельеф на его грудине и животе. Кубики на животе, как в голливудском фильме или на кажущихся ненастоящими, слишком глянцевых, картинках в интернете. Святые угодники! Нике внезапно припомнилась присказка ее прабабушки, используемая в самых исключительных случаях. Она считала их очень старательно, как первоклашка первые в жизни счетные палочки, увлеченно следя за расходящимися полами рубашки, два, четыре, шесть, и да, восемь.
Ценила ли она в мужчинах внешность? Ну, до сегодняшнего вечера, пожалуй, нет. Главное — сила, воля, желание приказывать, жестокость, способность причинить боль. Не самые очевидные качества для выбора пары. Характера Льва во всей красе, так сказать, она еще не могла оценить. Потихоньку, про себя, удивлялась его умению одновременно сохранять ведущую роль и не унижать, не подавлять полностью, не окуная поминутно в осознание полного ничтожества.
Терновский окончательно избавился от одежды. У Ники очень светлый оттенок кожи, соски ее сжались, подобрались, выдавая возбуждение, вместе со слишком частым и неглубоким ритмом дыхания. Ее обнаженная, гладкая
Лев чувствовал себя хищником, удачно словившим девочку и теперь она полностью ему принадлежит, никуда не денется. Лев наклонился вперед, завел ее руки ей же за голову, прижимая к столешнице и двинул бедрами, наконец. Ника отзывчиво приподняла ноги, согнув в коленях и обхватила его по бокам, встречая толчки открыто и с радостью.
Терновский почти улегся на нее, удерживая собственный вес на руках, которыми прижимал ее к столу. Один наслаждался лебяжьей нежностью красивой женской груди, другая сходила с ума от его твердого тела и бескомпромиссных вторжений. Долгая пауза в самом начале, подвела их обоих достаточно близко к пику. Лев уверенно продержался, позволив ей скользнуть в глубокие воды оргазма первой. Ника закричала и начала обжимать его внутри, часто, почти в такт бешенному биению пульса. Терновский нырнул следом, на миг погрузившись с головой в теплые воды нирваны.
— Ты чудо, моя девочка, — наговаривал ей на ушко после Терновский.
Освободил ее от своей тяжести, заботливо помог усесться, долго и ласково целовал, заканчивая тем, чем другие начинали. Он стоял так, между ее раздвинутых ног, не меньше десяти минут, обнимая и поглаживая. Губы их то и дело встречались снова и снова, в бережных прикосновениях. Терновский не соврал, он позволял себя трогать, изучать, сам положил ее ладони себе на грудь. Ника сначала стеснялась и просто держала руки на одном месте, потом медленно начала водить пальцами по плечам и ключицам, спускалась ниже, задевала плоские мужские соски.
До душа они добрались, почти не разъединяясь и побросав одежду, как было в гостиной. Несмотря на объявленные правила новой игры, Терновский старался держать себя в руках и проигнорировал привставший в душе член. Одного раза достаточно. Ладно, может и нет. Но брать ее, не слезая тоже не дело. Еще решит, что он маньяк, повернутый на сексе. А ведь Терновский считал, что подрастерял юношеский пыл к тридцати пяти, оказалось смотря к кому.
Главной целью игры «всегда открыта» было приучить ее к себе, чтобы доверяла ему. Не стеснялась, не шарахалась, привыкла к нему, его рукам, губам и члену. Ника казалась опытной в некоторых вещах, и порой проявляла совершенно загадочную скромность, смущалась, явно не понимала, как себя вести. Терновский готов был побиться об заклад, что серьезную сессию она не выдержит. Мужчина продолжал много работать, но не на износ. Бояринов раньше ему не позволял, теперь же у него появилась законная и очень привлекательная причина не уходить из офиса за полночь.
У них много секса, плотское желание удовлетворено с лихвой. Постепенно между ними нарастает совершенно особое напряжение, возможное только между садистом и мазохисткой. Его зверь жадно принюхивается и грызет прутья преграды, выставленной Терновским. Ее жертва не принесена.
— Расскажи, что тебе нравится, Ника, — предлагает Терновский, держа ее влажную, задыхающуюся, со спутанными волосами в своих руках.
Ника молчит и смотрит ему в глаза. Какая разница? Она согласна на все, что он предложит. Ей так хорошо с ним. Он не сможет сделать неправильный выбор, пусть выбирает за двоих. Терновский молчаливым потворством любым своим затеям довольствоваться не желает.