Авиатор: назад в СССР 11
Шрифт:
Двигатели двухконтурные. Снизиться мы сможем, но нужно держать высокую скорость. Сколько? Понятия не имею. На указателе скорости, как было 600 км/ч, так и застыло. Напряжение росло, в любую секунду выключатся двигатели и нужно будет дальше только планировать. А ведь есть гидросистемы, отключение которых ещё страшнее!
— Тянем ещё. Потеряем скорость, и управлять не сможем, — ответил я, наблюдая впереди белую «зебру» порога полосы.
— Серый, обороты падают, — дал мне знать Николай, и я направил самолёт на
Двигатели на МиГ-31 с большим тормозящим моментом и авторотации у них нет от слова совсем. Поэтому и гидравлика не сможет обеспечить управление самолётом.
— Двигатели встали, Серый.
Здравый смысл подсказывал — «Катапультируйтесь!». Но, есть вещи, которые ему не поддаются.
— Шасси… аварийно, — сказал я, выпуская стойки.
— Выходят… медленно.
Это уже плохо! Земля приближается очень быстро. Время совершенно потеряло значение. Я видел только полосу и повторял про себя молитву:
— Гидравлика-скорость-гидравлика-скорость, — шептал я, ощущая во рту солёный привкус пота.
Мне казалось, что я совершенно не дышу. Движения органами управления нужны плавные, иначе резерв гидравлики закончится очень быстро. Пока лампы отказа гидросистем не загорелись, шанс есть.
— 400, скорость 480, — сказал Николай. — Шасси есть!
Первая приятная новость. Я даже не думал бросать взгляд на «держки» катапульты. Полоса передо мной и уверенность в посадке всё больше.
— 300, скорость 460!
— Скорость-гидравлика, — продолжал шептать я.
И вновь меня одолела тревога. Если отказ гидросистемы выскочит на выравнивании самолёта перед посадкой, тогда шансов даже на «выход из кабинета» у нас не будет. Похоже, у нас только один вариант — садиться.
— 200, скорость 440!
Так и хочется, чтобы эти секунды уже закончились. Я смотрел только на полосу и упирался в органы управления, держа самолёт ровно по осевой линии. Теперь уже всё равно, сядем мы до полосы или в первую бетонную плиту. Сколько огней подхода мы собьём и насколько сократим количество кротовых нор на концевой полосе безопасности.
— 100, скорость 440!
Вижу, что проседаем. А впереди антенна ближнего привода. Ещё очень далеко. Снесём антенну и не факт, что она не окажет влияния. Кому расскажешь — не поверят, что я ударю сейчас об «планету» МиГ-31 на скорости 440 км/ч!
— Ближний, — громко сказал Николай.
— Держись, садимся! — ответил я.
Выровнял! Пятой точкой уже чувствую, как колёса проносятся над травой, но до полосы ещё надо дотянуть. Гидравлика отключилась и тут же грубое касание бетонной поверхности. Я только и успел запечатлеть в памяти значение скорости в 390 км/ч.
Самолёт продолжал останавливаться, а я всё ещё был сосредоточен. Такое чувство, что я сам бегу по полосе и торможу аварийно. Ещё несколько метров и МиГ-31 замирает на месте. Но напряжение не
Я открыл фонарь и выбрался на воздухозаборник самолёта, чтобы открыть кабину Морозова.
— Коля, ты как? — спросил я, увидев его белое лицо.
— Не знаю как тебе, а я сейчас точно запах похоронных цветов почувствовал, — произнёс он сухим голосом.
Самолёт обесточили и аккуратно спрыгнули на бетон. Я почувствовал столь родной и приятный букет ароматов — горелая резина, свежая трава и керосин. Посмотрев по сторонам, казалось, что мы одни на столь огромном пространстве нашего аэродрома.
Сейчас самолёт весело потрескивал, пока его двигатели остывали. Как будто рядом верный, но «заболевший и уставший» боевой друг. Настолько устал, что уже начал истекать керосином, образовывая под собой лужу.
Видимо, у нас произошёл прорыв трубопровода. Теперь вот топливо вытекает.
Посмотрел на Колю и не узнал белобрысого красавца. Лицо у него стало ещё более белоснежным, а глаза излучали волнение и страх.
— Ты чего такой бледный? — спросил я.
— На себя посмотри. Был смуглый, а сейчас жёлтый, — улыбнулся Коля, и мы с ним громко рассмеялись. — Трубопровод прорвало?
— По всей видимости. Эх, такая машина и столько с ней ещё нужно возиться, — произнёс я и подошёл к самолёту, чтобы погладить радиопрозрачный конус.
Коля снял шлем и подшлемник. Белая ткань стала серой. Он слегка смял его и на бетон упали несколько капель пота. Волновался на посадке Морозов сильно.
В это время появился пожарный автомобиль АА-70, который недавно поступил на аэродром. Здоровенный восьмиколёссный спецтранспорт с большим лафетным стволом для заливки пены. С пожарными ещё несколько машин с командой техпомощи и инженерами. Позади всей процессии микроавтобус «Раф», на котором обычно ездили лётчики из конструкторских бюро.
Мы отошли с Николаем в сторону, пока инженеры приступали к осмотру самолёта. К нам же подошли приехавшие на микроавтобусе Меницкий и Мухаметов. Замначальника школы по лётной работе накидывал на себя кожаную куртку, поправляя подтяжки старого лётного комбинезона. Волосы Валерия Евгеньевича Меницкого были взъерошены, а лицо покрасневшим. Будто его из душа, или из парилки вытащили.
— Живы и невредимы? — спросил Рашид Маратович, пожимая нам руки.
— Да, всё хорошо, — ответил я.
— Что скажешь, Евгенич? — повернулся он к Меницкому, который достал расчёску и попробовал причесать волосы.
— Ну, теперь не только я садился с выключенными двигателями на этом самолёте, — улыбнулся он.
И тут я вспомнил, что в 1979 году Меницкий со штурманом Рындиным попали в такую же ситуацию на заводе в Горьком. И тогда всё закончилось благополучно и для экипажа, и для самолёта.