Авиатор: назад в СССР 11
Шрифт:
— Вас понял. Условия на посадке прежние, — ответил он.
Как раз в этот момент тряска начала сходить на нет. Двигатель практически остановился. Топливо, если судить по показаниям топливомера, начало уходить.
— Вибрация снялась, — доложил я руководителю полётами, продолжая сливать топливо в безопасном районе.
— Топливомер показывает большой остаток, — сказал по внутренней связи Купер.
Прошло ещё несколько минут, прежде чем мы начали выполнять разворот на посадочный курс. Разворот выполнял с креном, чтобы не получилось сваливания.
— Гордый, выполняю четвёртый разворот, 1000 занял, — доложил я.
Шасси и закрылки пока не выпускаю. Закрыл кран слива топлива в тот момент, когда Купер мне подсказал, что остаток нам позволяет сесть. Главное — не допустить сваливания.
Аккуратно выхожу на посадочный курс и устанавливаю скорость 450 км/ч. Проходим километр за километром, но ощущение такое, что вот сейчас снова начнётся тряска.
— 088, дальний прошёл, к посадке с одним выключенным готов, — доложил я в эфир.
— 088, посадку разрешил. У земли штиль. Контроль за скоростью, — сказал руководитель полётами.
Купер подсказывал мне значение скорости и высоты. Над ближним приводом я загасил скорость до 400 км/ч. Высота 70 метров.
Вот и торец полосы под нами. Скорость ещё большая, но надо выравниваться. Самолёт пытается развернуться, но я выдерживаю направление.
— Скорость 330, — подсказывает Купер, и можно уже касаться полосы.
Есть касание! Начинаю тормозить на полосе и выпускаю парашют. Скорость замедляется, и я уже вижу рулёжку, на которой нас ожидает команда техпомощи.
Как только освободили полосу, руководитель полётами дал команду на выключение.
Наконец, можно выдохнуть. Сняв перчатку, я прикоснулся ко лбу и почувствовал, насколько он мокрый и холодный. А ведь в полёте самообладание сохранялось полностью, но внутренние переживания были в любом случае.
Я открыл фонарь. В кабину ворвался морозный воздух, смешанный с парами керосина. Первая мысль была, что это у нас вытекает топливо из самолёта, разливаясь по бетону рулёжной дорожки.
Рядом с самолётом показались наши техники, быстро подкатившие стремянки, чтобы мы смогли покинуть кабину. Засиживаться в самолёте не очень хотелось после столь короткого полёта.
Спустившись на бетон, я сразу посмотрел на хвостовую часть. Топливо не вытекает. Фюзеляж в районе двигателей цел, а тормозной парашют ещё болтался на стропах. В такой суматохе совсем позабыл о том, что его нужно сбросить.
Техники осматривали МиГ-31, пытаясь сделать предварительное заключение о его состоянии. Зураб в это время ходил под самолётом, возмущаясь, что так внезапно закончился наш полёт.
— Сержик, я думал мы покрутимся, посмотрим Подмосковье с большой высоты. Погода-то шикарная, — не унывал Купер, изучающим взглядом рассматривающий стойки шасси.
— Тоже не рад, что так быстро сели, — ответил я и подошёл к МиГ-31, чтобы погладить его по радиопрозрачному конусу. — Могли бы и вовсе… «на природе» воздухом дышать, если не хуже.
— Да брось ты, генацвале! Сильная вибрация была, не спорю. Но потом же нормализовалось всё, — сказал Купер, снимая шлем.
— А что по поводу топлива скажешь? — спросил я.
— Топливомер всё чётко показывал.
Я продолжал гладить МиГ-31. Повернув голову, заметил, как мне улыбается техник со шлемофоном на голове.
— Починим его, Сергей! Как новенький будет, — сказал он.
— Не сомневаюсь в вас, ребята, — показал я ему «класс» и ещё раз погладил самолёт. — Не болей больше. До встречи, — прошептал я.
К самолёту уже подъезжала «Волга» начальника школы испытателей. Я подошёл к Зурабу, прыгающему на месте. Сейчас будем вместе с ним отвечать за произошедшее перед Вячеславом Сергеевичем — начальником нашей школы.
Машина только остановилась, а к Гурцевичу уже бежал техсостав с докладом. Начальник школы, одетый в кожаную лётную куртку поверх строгого чёрного костюма, вышел из своей «Волги» и начал общаться.
Минуту спустя он покачал головой, что-то ещё уточнил у инженера и направился к нам. Даже шапку не одел, а ведь на улице мороз градусов 20!
— Рассказывайте, — сказал Вячеслав Сергеевич, поздоровавшись с каждым за руку.
— Командыр, это было что-то! Тряхнуло, топливо вниз пошло, но Серго вёл машину уверенно. Я по секрету вам скажу, что Родин — лучший с этого набора. Мне с ним так просто…
— Кхм, — прокашлялся Гурцевич, положив руку на плечо Куперу. — Я тебя понял. Теперь пойди, погуляй и расслабься, — сказал начальник школы и повернулся ко мне.
Я дождался, пока Зураб отойдёт на несколько шагов. За это время Купер чего только мне не показал жестами!
— Купарешвили, в отпуск у меня пойдёшь с завтрашнего дня. Будут тебе и виноград, и…цицинтин твой, — пригрозил Гурцевич. — Никаких летних отдыхов тебе.
— Цицмати, Вячеслав Сергеевич, — поправил я его. — Неравнодушен Зураб к этому растению.
— Его проблемы, Родин, — махнул рукой начальник школы. — Давай, рассказывай.
Выслушав описание всего хода событий, Гурцевич задумчиво посмотрел на самолёт и на меня. Мне бы сейчас очень хотелось заглянуть под капоты двигателей. Я на сто процентов уверен, что в одном из них произошло разрушение лопаток.
— Почему решил, что нужно сразу садиться? В баках топлива много, течи нет. Мог выработать. Топливомер, что показал?
— Выработать мог, но была вибрация двигателя, Вячеслав Сергеевич, — ответил я. — А топливомер, как оказалось, работал нормально.
— Очень странно. А что за светомузыка с включением всех табло топливной системы?
— Не могу знать, Вячеслав Сергеевич, — молниеносно ответил я и начальник школы задумчиво стал потирать подбородок, который на морозе уже стал румяным.