Автобиография
Шрифт:
Мне кажется, мой самый старший брат Орион, мои сестры Памела и Маргарет, а также мой брат Бенджамин родились в Джеймстауне. А также, возможно, и другие, но в отношении этого я не уверен. Для той маленькой деревушки приезд моих родителей стал большим подспорьем. Была надежда, что они там останутся, и тогда этот городишко превратится в большой город. Предполагалось, что они останутся. И потому начался экономический бум, но вскоре они уехали, цены пошли вниз, и прошло еще много лет, прежде чем Джеймстаун снова пошел в гору. Я писал о Джеймстауне в «Позолоченном веке», одной из моих книг, но это было с чужих слов, а не из личного опыта. Мой отец оставил после себя прекрасное земельное владение в районе около Джеймстауна – 75 тысяч акров [43] . Когда он умер, в 1847 году, земля находилась в его владении примерно двадцать лет. Налоги почти ничего не составляли (пять долларов в год за все), и он всегда платил их регулярно и полностью сохранил право на владение. Он всегда говорил, что при его жизни эта земля не приобретет ценности, но когда-нибудь она станет хорошим обеспечением его детям. Там имелись запасы угля, меди, железа и древесины, и он говорил, что с течением времени в тот район проложат железные дороги, и тогда эта собственность станет настоящей собственностью, а не только по названию. Тамошняя почва также производила дикий виноград многообещающего сорта. Отец отослал
43
Поправка (1906) – его площадь составляла 100 тысяч акров. – Примеч. авт.
44
Катоба – сорт винограда и марка вина. – Примеч. науч. ред.
Многие люди считали полковника Селлерса вымышленным персонажем, чем-то экстравагантным и невозможным и сделали мне честь, называя его выдумкой, но они ошибались. Я просто перенес его на бумагу таким, каким он был, этого человека незачем было гиперболизировать. Эпизоды, выглядевшие наиболее экстравагантными как в книге, так и на сцене, были не плодами моей фантазии, а событиями его жизни, и я присутствовал, когда они разворачивались. Зрители Джона Т. Реймонда [45] обычно чуть не умирали со смеху над сценой поедания репы, но какой бы нелепой ни была эта сцена, она соответствовала фактам во всех своих абсурдных деталях. Случай произошел в собственном доме Лэмптона, и я при этом присутствовал. По правде сказать, я и был тем гостем, который ел эту репу. В исполнении великого актера эта достойная сострадания сцена туманила слезами самые мужественные глаза, и одновременно грудь разрывалась от смеха. Но Реймонд был велик только в изображении юмористического. В этом он был непревзойден, великолепен – короче говоря, велик; во всем остальном он был пигмеем из пигмеев. Подлинный полковник Селлерс, каким я знал его в обличье Джеймса Лэмптона, был личностью трогательной и прекрасной: мужчина до мозга костей, человек прямой и благородный, с большим, глупым, бескорыстным сердцем в груди, человек, рожденный для того, чтобы его любили, – и его любили все друзья, а родные просто обожали. Это верное слово. Для них он был не многим меньше какой-нибудь бога. Подлинного полковника Селлерса сцена никогда не видела. Там была только его половина. Реймонд не сумел сыграть вторую его часть, это превышало его возможности. Та, вторая, половина была составлена из качеств, которых Реймонд был начисто лишен. Ибо Реймонд не был мужчиной до мозга костей, не был ни честным, ни благородным, а скорее пустым, эгоистичным, вульгарным, невежественным и глупым, и в том месте, где должно помещаться сердце, у него была пустота. Был только один человек, который мог бы сыграть полковника Селлерса полноценно, и это был Фрэнк Майо [46] .
45
Реймонд, Джон Т. (1836–1887) – американский театральный актер. Самая популярная его роль – полковник Малберри Селлерс в инсценировке романа Марка Твена «Позолоченный век».
46
Реймонд играл полковника Селлерса примерно с 1876 г. Около двадцати лет спустя Майо инсценировал «Трагедию простофили Вильсона» и просто восхитительно сыграл заглавную роль. – Примеч. авт.
Наш мир полон сюрпризов. Они сваливаются нам на головы там, где человек их меньше всего ожидает. Когда я ввел в книгу Селлерса, Чарлз Дадли Уорнер [47] , который писал эту повесть вместе со мной, предложил изменить первое имя Селлерса. За десять лет до того, в отдаленном уголке Запада он повстречал человека по имени Эскол Селлерс и считал, что Эскол Селлерс – самое верное и подходящее имя для нашего Селлерса, поскольку тот был странный, эксцентричный и все такое. Мне идея понравилась, но я сказал, что тот человек может объявиться и оказаться против. Но Уорнер сказал, что такого не может произойти: Эскол Селлерс, без сомнения, к этому времени уже умер, – дескать, человек с подобным именем не мог жить долго. Да и не важно, мертв он или жив, мы должны использовать это имя, это именно то, что нужно, и нам без этого имени не обойтись. Через неделю после выхода книги в Хартфорд прибыл разъяренный человек с университетским образованием, утонченными манерами и герцогской внешностью. В глазах его читалась твердая решимость подать иск о клевете. Звали этого человека Эскол Селлерс! Он никогда не слышал о другом человеке с таким же именем в пределах тысячи миль. Программа этого уязвленного аристократа была вполне деловой и определенной: «Американ паблишинг компани» должна изъять из продажи вышедший из печати тираж и изменить имя на печатных формах либо встретить судебный иск на десять тысяч долларов. Он увез с собой обещание издательства и множество извинений, а мы поменяли имя персонажа на печатных формах обратно на «полковника Малберри Селлерса». Как видите, в этой жизни нет ничего невозможного. Даже существование двух не связанных между собой людей с неправдоподобным именем Эскол Селлерс – вещь возможная.
47
Уорнер, Чарлз Дадли (1829–1900) – американский писатель, романист и эссеист, в соавторстве с которым Марк Твен написал роман «Позолоченный век». – Примеч. науч. ред.
Джеймс Лэмптон всю жизнь витал в облаках великолепных грез и наконец умер, так и не увидев ни одну из них реализованной. Я в последний раз видел его в 1884 году, через двадцать шесть лет после того, как съел в его доме миску сырой репы и запил ее ведром воды. Он постарел и поседел, но вошел ко мне в той же самой старой беззаботной манере своей молодости, и он был все тот же, ни убавить ни прибавить: счастливый огонек в глазах, полное надежд сердце, обладающий даром убеждения язык, плодовитое на чудеса воображение – все качества были теми же самыми, и не успел я оглянуться, как он уже натирал свою лампу Аладдина и демонстрировал скрытые богатства мира. Я сказал самому себе: «Я не приукрасил его ни на йоту, я изобразил его таким, каков он был, он и сегодня все тот же: Кейбл его узнает». Я попросил у него разрешения выйти на минутку и побежал в соседнюю комнату, которая принадлежала Кейблу – мы с Кейблом совершали лекционные туры по штатам Союза [48] . Я сказал:
48
Союз – федерация 24 северных штатов, противостоящих Конфедерации Юга, в период Гражданской войны в США.
– Хочу оставить вашу дверь открытой, чтобы вы могли послушать. Там находится один очень интересный человек.
Я вернулся и спросил Лэмптона, чем он сейчас занимается. Он начал рассказывать мне о некоем «маленьком коммерческом предприятии», затеянном им в Нью-Мексико через посредство сына. «Всего лишь небольшое дельце – чистая безделица – отчасти чтобы развлечься на досуге, отчасти – чтобы мой капитал не лежал попусту, но главным образом для того, чтобы приучить мальчика, да – приучить мальчика. Колесо фортуны вечно вращается: возможно, ему придется когда-нибудь зарабатывать себе на жизнь, поскольку странные вещи произошли в этом мире. Но это всего лишь мелкое дельце – просто безделица, как я уже сказал».
И таким оно и было – в начале повествования. Но в его ловких руках оно разрослось, расцвело и расширилось – ну просто сверх всяких ожиданий. Через полчаса он закончил такой ремаркой, произнесенной в восхитительно вялой, томной манере:
– Да, это всего лишь пустяк, по нынешним временам – безделица, но занятная. Она помогает скоротать время. Мальчик возлагает на нее большие надежды, но он ведь молод, знаешь ли, и одарен богатым воображением. Ему недостает опыта, который приходит, когда вертишь большими делами – и который умеряет иллюзии и оттачивает рассудительность. Я предполагаю, дельце сулит миллиона два – быть может, три, – но, думаю, не больше. В то же время, видишь ли, для мальчика, только вступающего в жизнь, это неплохо. Я бы не хотел, чтобы он сколотил состояние, – пусть это придет позже. В его возрасте это могло бы вскружить ему голову и во многих отношениях повредить.
Затем он заговорил что-то о бумажнике, оставленном дома, на столе в главной гостиной, и о закрывшихся банках, и…
На этом месте я остановил его и стал упрашивать оказать нам с Кейблом честь и стать нашим гостем на лекции, взяв с собой столько друзей, сколько захотят оказать нам такую честь. Он принял приглашение. И поблагодарил меня, как мог бы благодарить принц, оказывая нам великую милость. Причина, по которой я прервал его, состояла в том, что я видел: он собирается попросить меня о билетах – предоставить их ему и позволить заплатить на следующий день. И еще я знал: если он влезет в долг, то выплатит его, даже если ему придется заложить свою одежду. Поболтав еще немного, он с сердечной нежностью пожал мне руку и откланялся. Кейбл просунул голову в дверь и сказал:
– Это был полковник Селлерс.
Глава
Как я уже говорил, тот обширный участок теннессийской земли [49] двадцать лет находился во владении моего отца нетронутым. Когда в 1847 году отец умер, мы начали управляться с участком сами. Сорок лет спустя мы сплавили его весь, кроме десяти тысяч акров, и не получили ничего, о чем стоило бы вспоминать. Где-то около 1887 года – возможно, раньше – эти самые десять тысяч акров ушли. Мой брат нашел возможность обменять их на дом и участок земли в городе Корри, в нефтяных районах Пенсильвании. Около 1894 года он продал это имущество за двести пятьдесят долларов. Так закончила свое существование эта теннессийская земля.
49
100 тысяч акров. – Примеч. авт.
Если какой-нибудь цент и был когда-либо извлечен из мудрых капиталовложений моего отца, у меня воспоминаний об этом нет. Впрочем, я упускаю одну деталь. Они предоставили мне материал для Селлерса и книги. От своей половины книги я выручил пятнадцать или двадцать тысяч долларов, от пьесы получил семьдесят пять или восемьдесят тысяч долларов – как раз примерно по доллару с акра. Вот что любопытно: меня не было на свете, когда отец сделал это капиталовложение – таким образом, он не замышлял никакой несправедливости, – тем не менее я был единственным членом семьи, который когда-либо извлек из этой инвестиции выгоду. У меня еще будут случаи упомянуть эту землю по ходу повествования, поскольку она так или иначе влияла на нашу жизнь на протяжении более чем одного поколения. Как только дело становилось худо, она возрастала в значимости и протягивала полную оптимизма руку Селлерса, подбадривала нас и говорила: «Не бойтесь – доверьтесь мне – подождите». Она побуждала нас надеяться и надеяться на протяжении сорока лет, и наконец нас покинула. Она усыпляла нашу активность и делала из нас пустых фантазеров – мечтателей и лентяев. Мы все время ожидали, что вот-вот разбогатеем в следующем году, а потому нет никаких причин работать. Хорошо вступать в жизнь бедным, хорошо вступать в жизнь богатым – это благотворно, но вступать в жизнь с перспективой на богатство! Человек, не испытавший этого, не может вообразить, что это за проклятие. Мои родители переехали в Миссури в начале тридцатых. Я не помню точно когда, потому что в те времена еще не родился и вовсе не беспокоился о таких вещах. В те времена это было долгое путешествие и, должно быть, суровое и утомительное. Они поселились в крохотной деревушке Флорида округа Монро, и там в 1835 году родился я. В деревушке обитала сотня жителей, и я увеличил народонаселение на один процент. Это больше, чем сделал когда-либо какой-либо человек для любого города в истории. Возможно, с моей стороны нескромно упоминать об этом, но это правда. Нет письменного свидетельства, что какой-то человек сделал столько же – даже Шекспир. Но я сделал это для Флориды, и это доказывает, что я мог бы сделать это для любого другого места – даже для Лондона, полагаю.
Не так давно кто-то из Миссури прислал мне фотографию того дома, где я родился. Прежде я всегда утверждал, что это был дворец, но впредь буду более осмотрительным.
Я помню только одно обстоятельство, связанное с моей жизнью там. Я помню его очень хорошо, хотя мне было в то время не больше двух с половиной лет. Семейство упаковало все вещи и в фургонах отправилось за тридцать миль, в Ганнибал, что на реке Миссисипи. Ближе к ночи, когда они разбили бивак и пересчитали детей, одного не хватило. Этим одним был я. Меня забыли. Родителям всегда следует пересчитывать детей, когда они пускаются в путь. Я неплохо проводил время, играя сам с собой, пока не обнаружил, что двери заперты и во всем доме царит нехорошая тишина. Тогда я понял, что родичи уехали, а про меня забыли. Я здорово испугался и произвел весь шум, на какой был способен, но рядом никого не было и пользы это не принесло. Я провел в заключении всю вторую половину дня и был спасен, только когда спустились сумерки и дом наполнился призраками.