Автобиография
Шрифт:
Это была простая, составленная из непритязательных слов речь, но она достигла цели и шум Сэнди мне больше не докучал. Мать никогда не употребляла высокопарных слов, но у нее был природный дар заставлять скромные слова действовать эффективно. Она дожила почти до девяноста лет и до самого конца умело владела языком – особенно когда дух ее возмущала подлость или несправедливость. Несколько раз ей довелось оказаться в моих книгах, где она фигурирует как тетя Тома Сойера Полли. Я снабдил ее диалектом, пытался придумать для нее и другие усовершенствования, но не смог. Сэнди я тоже однажды использовал, в «Томе Сойере»: пытался заставить его белить забор, но из этого ничего не вышло. Не помню, какое имя дал ему в книге.
Я по сей день как наяву вижу эту ферму, всю ее обстановку, все вещи: общую комнату в доме, низкую выдвижную кровать на колесиках в одном углу и прялку – в другом. Стенания этой прялки, слышные издали, были для меня самыми скорбными из всех звуков, вызывали уныние, тоску
Снаружи, вдоль передней изгороди проходила проселочная дорога, в летнее время пыльная и облюбованная змеями – им нравилось лежать на ней и принимать солнечные ванны. Когда это были гремучие змеи или африканские гадюки, мы их убивали, когда это были полозы или принадлежавшие к легендарной породе «змеи-обручи», мы без стыда бежали прочь. Когда же это были так называемые домовые змеи или змеи-подвязки, мы приносили их домой и подкладывали в рабочую корзинку тети Пэтси, чтобы устроить сюрприз, ибо она имела предубеждение против змей. Всякий раз, когда тетушка брала корзинку на колени и они начинали выползать из нее, это доводило ее до умопомрачения. Похоже, все наши старания были напрасны – она никак не могла привыкнуть к змеям. Она всегда была холодна к летучим мышам, терпеть их не могла, а между тем я думаю, что летучая мышь так же дружелюбна, как птичка. Моя мать была сестрой тетушки Пэтси и имела те же самые дикие предрассудки. Летучая мышь чудесно мягка и шелковиста, я не знаю другого существа, столь же приятного на ощупь или более благодарного к ласке, если правильно подойти к делу. Я знаю все об этих жесткокрылых [55] , потому что наша большая пещера, в трех милях ниже по течению от Ганнибала, была обильно ими населена, и я частенько приносил их домой, чтобы позабавить мать. Это было легко устроить, если в этот день я учился, потому что тогда я предположительно находился в школе и у меня не могло быть при себе никаких летучих мышей. Мать была не подозрительным человеком, а, напротив, очень доверчивым, и когда я говорил: «У меня в кармане кое-что для тебя есть», – она запускала туда руку. Но обратно всегда выдергивала ее сама, мне не приходилось просить ее об этом. Примечательно, что она так и не научилась любить ручных летучих мышей. Чем богаче был опыт ее общения с ними, тем меньше она была готова переменить свои взгляды.
55
Видимо, шутка автора: жесткокрылые – отряд насекомых. – Примеч. пер.
Думаю, она никогда в жизни не бывала в той пещере, но все остальные туда ходили. Много экскурсионных групп приезжало из довольно отдаленных мест, находившихся вверх и вниз по реке, чтобы посетить эту пещеру. Она тянулась на целые мили и представляла собой замысловатые дебри из узких и высоких расселин и коридоров. Это было такое место, где легко заплутать, – с любым могло это случиться, включая летучих мышей. Я сам в ней заблудился вместе с одной леди, и наша последняя свечка догорела почти до конца, прежде чем мы невзначай заметили огни блуждавшей вдалеке поисковой группы.
Однажды в этой пещере заблудился полукровка индеец Джо, и, переведись там летучие мыши, умер бы с голоду. Но такое было совершенно невозможно, там их были несметные количества. Он сам рассказал мне эту историю. В книге под названием «Приключения Тома Сойера» я уморил его голодом в пещере, но это было в интересах искусства – в действительности такого не случилось. Генерал Гейнс, который был нашим первым городским пьяницей до того, как Джимми Финн занял его место, блуждал там на протяжении недели и наконец вытолкнул свой носовой платок из норы на склоне холма близ Савертона, в нескольких милях ниже по реке от устья пещеры; кто-то увидел это и откопал его. Все в этой истории достоверно, кроме носового платка. Я знал Гейнса много
Пещера была таинственным местом, ибо в ней содержался труп – тело молодой девушки четырнадцати лет. Он находился в стеклянном цилиндре, вложенном в медный, который был подвешен к перекладине, переброшенной через узкий проход. Тело было заспиртовано, и говорили, что бродяги и хулиганы имели обыкновение извлекать его за волосы и смотреть на мертвое лицо. Девушка была дочерью одного хирурга из Сент-Луиса, который обладал выдающимися способностями и пользовался широкой известностью. Он был эксцентричным человеком и делал много странного. Он сам поместил бедняжку в это заброшенное место.
Он был не только хирургом, но и просто лекарем и порой, когда медицина оказывалась бессильна, задействовал другие ресурсы. Однажды он поссорился с семьей, которую пользовал как врач, и они отказались иметь с ним дело. Но настало время, когда пришлось опять к нему обратиться. Хозяйка дома была очень больна, и другие врачи от нее отказались. Он вошел в комнату и встал неподвижно, оглядывая место действия. На нем была большая шляпа из мягкого фетра, с широкими опущенными полями, а под мышкой – четверть акра имбирного пряника, и пока он задумчиво осматривался вокруг, то отламывал куски от своего пряника и жевал их, а крошки сыпались с его груди на пол. Леди лежала бледная, неподвижная, с закрытыми глазами, возле кровати в скорбном молчании, тихо всхлипывая, сгрудились родственники – кто стоя, кто на коленях. Некоторое время спустя врач принялся перебирать пузырьки с лекарствами, презрительно принюхиваться к ним и выкидывать в открытое окно. Когда все они были выброшены, он подошел к кровати, положил свой здоровенный пряник умирающей женщине на грудь и грубо сказал:
– Что вы тут сопли распустили, идиоты? У этой притворщицы ничего страшного. Покажи язык!
Рыдания утихли, разозленные плакальщики изменили позы и принялись упрекать врача за жестокое поведение в этой обители смерти, но он прервал их взрывом нечестивой брани и сказал:
– Свора гнусавых тупиц, вы что, будете учить меня моему ремеслу? Говорю вам, с этой женщиной все в порядке – ничем она не больна, кроме лени. Все, что ей нужно, – это бифштекс и корыто для стирки, она…
Тогда умирающая женщина приподнялась в кровати, и в глазах ее появился огонек борьбы. Она излила на врача все свои оскорбленные чувства – это было прямо-таки извержение вулкана, сопровождаемое громом и молнией, смерчами и землетрясениями, лавиной камней и пепла. Это привело к тому эффекту, к которому он и стремился, и женщина поправилась. То был незабвенный доктор Макдауэлл, чье имя было столь велико и столь почитаемо в долине Миссисипи за десять лет до Гражданской войны.
Глава
За дорогой, на которой грелись на солнце змеи, находилась густая молодая чаща, а через нее вела тускло освещенная тропинка протяженностью с четверть мили. Затем из полутьмы путник внезапно выходил на ровную поляну, покрытую кустиками дикой земляники, усыпанную звездочками луговой гвоздики и окруженную со всех сторон стеной леса. Земляника была превосходная и душистая, и в сезон мы обычно ходили туда свежим, бодрящим ранним утром, пока в траве еще сверкали бусинки росы, а леса звенели первыми песнями птиц.
Слева, ниже по лесистому склону, стояли качели, сделанные из коры, ободранной с молодых ореховых деревьев. Когда кора высыхала, качели становились опасными. Они обычно подламывались, когда ребенок находился в сорока футах над землей, – вот почему каждый год приходилось чинить так много костей. Меня самого эта злая судьба не постигла, но никто из моих кузенов ее не избежал. Таковых было восемь, и одно время было сломано в общей сложности четырнадцать рук. Но с точки зрения издержек это ничего не стоило, потому что врач брал деньги за год – двадцать пять долларов за всю семью. Я помню двух флоридских докторов, Чаунинга и Мередита. Они не только обслуживали целую семью за двадцать пять долларов в год, но и сами доставляли лекарства. В изрядных количествах. Только самые крупные особи могли вместить в себя полную дозу. Главным средством было касторовое масло. Доза составляла полковша, пополам с полуковшом новоорлеанской черной патоки, добавленной, дабы облегчить проглатывание и придать снадобью приятный вкус, каковая цель никогда не достигалась. Другой надежной помощницей была каломель, затем шел ревень, а следующим – корень ялапы [56] . Затем еще пациенту пускали кровь и ставили горчичники. Это была наводящая ужас система, и тем не менее уровень смертности был невысок. Каломель почти непременно вызывала у пациента повышенное слюноотделение и стоила ему нескольких зубов. Зубных врачей не было. Когда зубы начинали разрушаться или почему-либо еще болеть, доктор делал только одно: приносил клещи и выдергивал их. Если челюсть при этом сохранялась, то была не его вина.
56
Каломель, ревень, корень ялапы – слабительные средства. – Примеч. пер.