Автопортрет художника (сборник)
Шрифт:
– Ты правда хороший писатель? – спросил Кустурица.
– Я не знаю, – сказал я устало. – Я работаю…
Мы начали завтракать.
ххх
– Вот так я это сделал, – сказал он.
И показал, как пристрелил на дуэли того серба. Или хорвата. Я уже и не помню, у них, югославов, подвидов больше, чем у какого-нибудь популярного вида мха. Выглядело впечатляюще. Кустурица – большой, мрачный, – стоял метрах в двадцати от памятника Штефану Великому, и на господаре показывал, как пристрелил
– Пиф-паф, – сказал он.
– Блядь, – сказал Корнел.
– Бум, – сказал Кустурица.
И, почему-то, выстрелил. Кусочек от короны Штефана откололся и упал вниз. Слава Богу, в центре города всегда шумно, да и стемнело уже.
– Уходим, – сказал я.
– Куда? – спросил он.
– Пошли на крышу парламента залезем, – сказал я.
– У вас что, – удивился он, – можно залезть на крышу парламента любому прохожему?
– С недавних пор да, – сказал я.
– Какие-то пидарасы сожгли недавно у нас здание парламента, – объяснил Корнел, позвякивая пакетом с бутылками. – И теперь здание стоит брошенное, сри не хочу…
– У нас это где? – спросил Кустурица.
– У нас это в Молдавии, – сказал я, – азиат ты балканский.
– Не дуйся, – сказал Кустурица, – ты правда гений, кошка ебет коня…
– А то, – сказал я.
– Может, я заради этого и с Бреговичем помирюсь.. – сказал он задумчиво.
Мы подошли к пустому, разгромленному во время каких-то митингов зданию, и пошли наверх по лестнице. Вид с крыши открывался замечательный.
– Слушайте, – сказал Кустурица, отлив, – а чего его сожгли? Ну парламент этот херов?
– Хер знает, – сказал Корнел, снова закуривая, – я как раз был на Гоа.
– Хер знает, – сказал я, – я как раз был на шашлыках.
– Наверное, День Вина был очередной, – предположил Корнел, – это праздник у нас такой.
– Все напиваются, рыгают, и громят все вокруг, – пояснил я.
– Клевый праздник, – сказал Кустурица.
– Приезжай, – скаазали мы хором.
Он снова вытащил пистолет и стал стрелять по голубяям. Из десяти попал в десять. Пух и перья только и кружились.
– Паф, паф, – говорил он, а голуби так и взрывались.
Я малость протрезвел и подумал, что зря с ним выебывался.
ххх
Пили мы два дня, а потом Кустурица уехал.
Кино сняли за три месяца, и даже устроили его торжественный показ в местном кинотеатре.
Постелили длинный красный ковер. На показ собрались все сливки молдавского общества.
Конечно, в майках от двухтысячного года.
Кустурица, само собой, на премьере не был. Фильм длился сорок три минуты, снят был херово, свет плясал, камера дрожала, монтаж был говно. Местные газеты, обосравшиеся от самого факта появления здесь режиссера с мировым именем, написали, что это Шедевр. Государство выкупило это говно за полтора миллиона бюджетных евро, потому что в заставке три раза был показан портрет президента, и вообще было много звиздежа про государственность, наследие, традиции и прочую херню. Я получил кое-что за сценарий. Колин сразу же умотал куда-то в Турцию, на самый длинный пляж Европы, трахать австралиек, встречать рассвет у моря, и закидываться с испанцами. Отколовшийся зубец короны памятника Штефану так и не подлатали. На премьере я не был, ездил на шашлыки. Когда вернулся, и стоял, пахнущий дымом, в прихожей, раздался звонок. По определителю я увидел, что звонят из Югославии.
– Привет, – он, конечно, был выпивши,
– Привет, – сказал я, тоже, конечно, выпивши.
– Что делаешь? – спросил он.
– На шашлыки вот ездил, – сказал я.
– А вообще? – спросил он.
– Рассказы всякие пишу, – сказал я.
– А, литература, – сказал он.
– Нет, времяпровождение, – сказал я.
– Знаешь, прочитал я твою книжку, и вот что скажу, – сказал он.
– Сам ты исписался, – сказал я.
– Не, наоборот, – сказал он, – мне очень понравилось, еще пиши.
– Хорошо, что я тебя не пристрелил тогда, – сказал он.
– Как? – спросил я.
– На дуэли, – сказал он.
– Молдаванин на дуэли? – сказал я.
– Ха-ха, – сказал я.
– Не смеши меня, – сказал я.
Мы еще немножко о чем-то поговорили, а потом я повесил трубку.
Снял одежду и пошел в ванную.
НАШЕ С КУСТУРИЦЕЙ КИНО-2
Отвратительный растворимый кофе. То ли кислый, то ли горький. Но он пробуждает, а сам я уже не просыпаюсь. Возраст. Тридцать. Нужны стимуляторы. Так что я все равно допил чашку, и глянул на экран. Рассказ не шел. Вчера, мысленно, я написал его, и сделал это великолепно. Жаль под рукой не было ни бумаги, ни компьютера. Сейчас – на следующий день, – как это обычно и бывает, все придуманное казалось полным идиотизмом. Идиотизм, идиотизм, идиотизм, думал я, глядя в лист. Зазвонил телефон. Номер был незнакомым. Я, конечно, принял звонок.
– Привет, Лоринков, ты написал клевый текст, – сказал малознакомый голос в трубке.
– Я уже пять лет не работаю в газете, так что идите на хрен, – сказал я.
Нажал на отключение сигнала, и глянул на экран. Плюнуть, что ли, и не писать сегодня? Но белый экран выглядел укоризненно. Отвратительнее всего то, что в такие моменты на нем мигает этот курсор гребанный. Телефон снова зазвонил. Я терпеливо принял звонок, и сказал, не отрываясь от экрана: