Автопортрет художника (сборник)
Шрифт:
– Как он тебе? – спросил он.
– Говно, – искренне ответил я.
– Но разве в Молдавии может быть иначе? – спросил я.
– Спасибо, – сказал он.
Я глянул на таймер. Мы трепались минут уже сорок.
– Если напишешь что поприличнее, пришли, – сказал он.
– Обязательно, – пообещал я.
– Может мы и возьмем, – сделал он попытку улучшить себе настроение за мой счет.
– Почему все, кто у меня что-то ПРОСЯТ, говорят со мной потом так, как будто это я попросил? – не дал я ему сделать этого.
–
– У нее хороший вкус, – сказал я.
Лицо уже горело от солнца. Я пошел в ванную и сунул голову под кран. Вернулся к столу весь в воде, – зато стало чуть легче, – и уселся. Настроение, как всегда, когда звонят местные литераторы, было испорчено. Они явно наводят на меня порчу. Все эти придурки только и делают, что завидуют мне, говорят обо мне, и задрачиваются на меня же. Лоринков то, Лоринков се. А я такой же несчастный ублюдок, что и они. Только, в отличие от них, мне духу хватает над этим посмеяться.
Телефон снова зазвонил. Это был Колин. Старый знакомый, с которым мы как-то написали сценарий говенного документального кино, приплели в титры слово «Кустурица», – кажется, Колин нашел цыгана с такой же фамилией, – и продали это Министерству культуры Молдавии за пятьдесят тысяч евро. Тщеславные молдаване… Один из них звонил мне прямо сейчас. Я вздохнул и выключил «Ворд». Открыл порнуху. Ясно было, что работы сегодня не будет.
– Чувачок, – вместо приветствия сказал мне Колин.
– Говори, пожалуйста, по-русски, – попросил я, передернувшись от «чувачка».
Он рассмеялся и спросил:
– По-русски это как? Блядь, на хуй, в жопу?…
ххх
– Пизда мира, значит, – сказал Колин.
– Она самая, – сказал я.
– Ну, а что, – сказал он задумчиво, – чем не гипербола…
– Может, метафора? – предположил я.
– Да какая на хуй разница, – сказал он.
Колин только вчера вернулся из Индии. Просветлялся там с какими-то сумасшедшими мандешками, которые готовы отсосать кому угодно, лишь бы познать тайны эзотерических учений. А по мне так, вся тайна этих йогов сраных – в их грязных ногтях и немытой крайней плоти. Колин выкурил косячок, и спросил:
– Хочешь развлечься?
– Давай, только без блядей, – сказал я.
– Перед женой неудобно, – объяснил я под недоуменным взглядом.
– Верный, как лебедь, – сказал он.
– Да мне просто неловко как-то, – сказал я.
– Ты чересчур тактичен для человека, который пишет, что Молдавия это пизда мира, – с удовольствием напомнил он мне.
– Как мы развлечемся? – спросил я.
– Чем ты занят? – спросил он серьезно.
– Пишу рассказы, – ответил я.
– И как? – спросил он. – Ты в форме?
– В наилучшей, – ответил я просто.
– Это хорошо, – сказал он.
– Это плохо, – сказал я и пояснил, – тяжело опускаться.
– Тебе бы всю жизнь куда-то карабкаться, – сказал он.
– Мазохист долбанный, – сказал он.
– Так как ты меня развлечешь? – спросил я.
Он снисходительно улыбнулся и взял со стола мобильный телефон.
ххх
Девушка в длинной юбке, сидя на столе, читала нараспев.
«Полдень, жара, восемнадцать. Четверо сзади, один впереди. Восемь, четыре, пятнадцать. Ну-ка, подруга, еще потерпи. Жадное скользкое семя. Хлынуло в зад мне и в рот. Все, не девчонка теперь я. Замуж никто не возьмет. Небо глядит терпеливо. Словно со мной говорит. Сколько их там? Еще девять? Нет, не свобода манит… Долго еще покряхчу я. Между их скользких телес. Может, еще разрыдаюсь? Это судьба поэтесс… Может, так надо, а, мама? Чтобы по хору меня… Знаешь, теперь я другая! Приму я теперь и коня! Думаю я, и страдаю. А насильники хором кружат. Чу! Тело при-поды-маю. Слышу сирены, на помощь спешат?! Да! Эксадрон полицейских. Едет, хватает их всех. Быстро на нары сажает. Плачут насильники все. Их уж в тюрьме ожидают… В жопы их трахнут, во все!!!Девушка замолчала и все похлопали. Потом стали переговариваться шепотом, потягивая вино из стаканов.
– Блядь, что это? – сказал я.
– Это поэзия, чувачок, – сказал Колин, посмеиваясь.
– И все же? – спросил я, оглядываясь.
Колин привел меня в какой-то поэтический кружок для поэтов среднего возраста. В помещении какого-то лицея сраного. У них даже название было. «Орбита» или что-то в этом роде. Собралось человек двадцать и все читали друг другу свои стихи. Колин очень своеобразно понял слово «развлечь».
– Что это за херня? – спросил я его.
– Понимаешь, когда ей было четырнадцать, она возвращалась домой после полуночи, – сказал он.
– С дискотеки какой-то, тут ее и подловили у дома парней с десяток, пту-шники, – пояснил Колин.
– Всю ночь трахали, – сказал он.
– В рот, спереди, сзади и снова в рот, – сказал он.
– Избавь меня от подробностей, – попросил я.
– Ссали на нее, били ее, снимали это на камеру, – с увлечением говорил Колин, извращенец гребанный.
– Заставляли ТАКИЕ вещи вытворять, – сказал он.
– Я сейчас возбужусь, – сказал я, – давай покороче. Чем все закончилось?
– Короче, она изживает, – пояснил Колин.
– Сочиняет стихи и истории про то, как двадцать-тридцать парней поймали телку, и трахают ее, а потом раз, нагрянула полиция…
– И? – спросил я.