Аввакум
Шрифт:
– Горек обед без хлеба.
– Беседа без хлеба ни пригожа, ни угожа.
– Все добро за хлебом.
Первому не хотелось уступать, и он кончил тот перебрех:
– Всякая погудка за хлебом добро.
– Что будет-то с нами? – вырвалось у второго солдата.
– Пока живы – будем биться.
– Неужто не пожалеет нас воевода?
– Он жалеет. Видел, что сталось с теми, кто сам себя пожалел?
– С Цецуриными казаками? Вот уж доля незавидная. А куда ты свой нагрудник подевал?
– Бросил. Пуля надвое разрезала. Да и вмятин на нем было много.
– За кожею панциря нет.
– Чего там! Недолго нам осталось.
Замолчали, и слышен был один только хруст зерен на зубах.
На следующий день Шереметев послал в польский лагерь стольника Акинфиева с предложением начать переговоры.
Бледный как смерть Потоцкий даже зарумянился от радости. Проводил русских комиссаров с обещанием тотчас прекратить стрельбу. И прекратил. Его солдаты были на грани бунта – требовали денег. Денег требовали и татары. Их кони чахли от бескормицы. Да и людям было не сытно.
Тишина воцарилась над полями. Рабочая команда привезла хворост для костров. В Кодню поляки пропустили пару телег, которые вернулись с тушами свиней, купленных задорого, но все же стало чем животы погреть. Шереметев понял: война кончена.
Съезды комиссаров начались бурными спорами. Поляки требовали сдачи в плен без каких-либо условий.
– Но ведь тогда татары захотят своей доли добычи и половину из нас превратят в рабов, – возразил Акинфиев. – Нас удивляет ваша дружба с басурманами. Мы единого с вами славянского племени, мы единой с вами христианской веры, отчего же не в одном лагере? Отчего не противустоим татарам, истребителям церквей, костелов, торговцам вашими и нашими девами, которых уводят для услаждения султанов, вашими и нашими мужиками, воинами, которые ходят у них в ярме или прикованы к веслам на турских кораблях?
Поляки на такие речи не поддавались и на следующие съезды приглашали татар, чтобы русские не пытались говорить о единоверии, о едином племени.
18 октября договор был составлен. Шереметев слушал его вместе с воеводами и полковниками. Все русские войска должны покинуть города Малороссии и уйти в Путивль. Позволялось воеводам, офицерам, думным людям взять с собою все свое имущество и царскую казну. Пушки, порох, свинец – оставались в городах.
Войску Шереметева предписывалось сложить оружие, хоругви и через три дня под конвоем польской конницы через Кодню, Котельню, Паволочь выступить к границе. Шереметев, Щербатов, Козловский, полковники, офицеры, все начальные люди оставались заложниками коронного гетмана и нуреддина, покуда царские войска не очистят Киев, Чернигов, Переяслав, Нежин. Чтобы войско не терпело холода и голода во время перехода к границе, разрешалось оставить сто топоров. Воевод и офицеров не лишали сабель. Казацкие полки должны были выйти из обоза первыми. Оружие и знамена сложить к ногам коронного гетмана. И далее Москве до них дела нет. Сверх всех этих условий Шереметеву вменялось взять на себя поручительство, что киевский воевода князь Барятинский подпишет статьи данного договора и приедет к коронному гетману и будет у него, покуда московские войска не очистят пределы Украины.
– Василий Борисович, да разве князь Юрий Никитич ни за что ни про что поедет в плен? – удивился князь Козловский.
– В договоре есть примечание, – ответил равнодушно Шереметев, – коли после первой же повестки князь Барятинский не соберется к нам, уговорные статьи до него не касаются.
– Но смирится ли государь с потерей Малороссии?
– Я о государе нынче не думаю, – возразил Шереметев, – я думаю, как уберечь войско от татарского рабства.
Вопросов больше не задавали.
19 октября, когда Шереметев уже согласился на беспощадное полное поражение и только ожидал последних формальностей, чтобы подписать статьи и утвердить их присягой, князь Барятинский наконец-то двинулся на выручку русскому войску. Его поход закончился через двадцать верст у города Брусилова. Местный сотник, преграждая путь к городу, развалил мост, взорвал плотину и открыл пальбу из пушек.
Захватив языков, узнали: гетман Войска Запорожского перетянулся к ляхам.
Барятинский без промедления приказал отступать к Киеву. У князя было всего пять тысяч, а в Киеве полной тысячи не осталось. Остановился Барятинский к Белогородке, в двадцати верстах от Киева, отправил гонца в Москву, спрашивая, что делать. Сюда, к Белогородку, и прибыли польские комиссары с договором между Шереметевым и Потоцким.
– Без воли великого государя такого дела мне решить немочно, – ответил комиссарам князь, принимая от них невероятную сию грамоту, где Шереметев великое дело границ и владений государствами решал своей волей. – Договор этот я тотчас пошлю моему великому государю царю. Царь укажет отдать вам Киев, а себе голову отрубить – отрублю, а не укажет – не прогневайтесь. Что до грамотки Шереметева, до его подписи, на Москве много Шереметевых!
Шереметевых в Москве и вправду было много, но Василий Борисович, оставленный всеми во глубине Украины, под Кодней, был не из многих, а из единственных. Уже положив оружие, он взвалил на себя свой воеводский крест, чтоб понести его на свою Голгофу под презрительное улюлюканье. Он не роптал, уныния не выказывал, и плюнь кто на него – не отерся бы. Все его стремления теперь собрались в одну точку: спасти войско. Вернуть царю, пусть без оружия, но воинов, великотерпевших и потому великих. Шереметев был уверен, что уж это дело ему ценой собственного плена и позора удастся совершить. Поляки – рыцари. У них шляхетская честь в цене.
23 октября Шереметев в своем таборе подписал наконец договор и, присягая, целовал крест.
На следующий день предстояло начать исполнение статей.
Утром, однако, все поднялись и взялись за обычные дела, словно никаких переговоров не было. Шереметев, обходя окопы, заглядывал в лица своих солдат, в лица казаков, вопрошая, но никто ничего ему не сказал.
25-го за Шереметевым приехали. Предлог был вежливый. Коронный гетман приглашал на пир в ознаменование мирного договора.
Шереметев, одетый в золотую соболью шубу, в золотое платье, сверкающее алмазами, в последний раз обошел лагерь, кланяясь солдатам и казакам. И ему кланялись.
Его столы в его собственном шатре, уставленные его кубками и тарелями, ожидали прежнего хозяина. Вот уже третью неделю Василий Борисович голодал, как и его ратники, но за столом он к еде не притронулся. Выпил два бокала вина.
Спать его оставили здесь же, в собственном шатре. Появились все его слуги, комнатные, дворовые, его охрана. Только вся без оружия.
– Что у нас? – спросил Василий Борисович спальника.
– Казаков увели и отдали татарам. Наши оружие слагают.