Бабочка на огонь
Шрифт:
Аня прикатила коляску в глухой район реки Стрелки: по обе стороны от нее стояли дома частного сектора и несколько «хрущевочек». Мимо медленно проехала милицейская машина — Аню в кустах с коляской не заметила, но напугала. Девушка поняла, что для алиби ей лучше сейчас быть дома. Оставив коляску в кустах у дома номер семь — Ксюша спала, как и положено здоровому счастливому ребенку, крепко, — Аня ушла от дома и никогда больше туда не приходила.
В частном секторе у Стрелки жило много осевших цыганских семей. Возможно, потом, когда Ксюшу так и не нашли, думала Аня, цыгане воспитали дочку Олеси и Андрея, как свою. О худшем варианте для грудного ребенка в начавшуюся тогда грозу она старалась не думать.
Гроза и сейчас началась. Похоже, проснулся дьявол. Тот
«Зачем ты глядишь в мои окна?» — спросила грозу Катюша.
Мысли ее плавно перетекли от прошлой трагедии к сегодняшней, к своей, сосредоточились на Злате Артемовне, которую Катюша уже несколько раз видела, потому что следила за ней.
Фигуристая рыжая молочница то в красном, то в зеленом цветастом платье, неизменно — в старомодных туфлях на платформе, молоко приносила для Гриши Басманова ровно в семь часов утра. Заспанная Леночка сначала пробовала выходить в это раннее время на крыльцо, чтобы сразу же расплатиться, потом перестала, предпочла заплатить за товар сразу, за месяц вперед. Молочница Надежда Петровна, так она просила себя называть, обрадованная авансом, молоко в бидоне оставляла теперь прямо на веранде, на столе — Леночку не будила. Всем было хорошо, удобно. Надежде Петровне хорошо, что деньги вперед получила. Леночке удобно, что не надо не только вставать, а еще и противную рожу выпущенного на свободу Сережи дауна видеть. Ведь прежде-то он или его мамаша Дуся продавали Басмановым молоко, к которому Гриша привык. Другое уже не пил, капризничал, казалось ему, то — горько, то — кисло, то — козой пахнет.
— Вот печаль, — даже расстроилась Леночка. — Как же мне быть в такой ситуации?
Решение непосильного для ее мозгов вопроса явилось само — в образе Дусиной соседки Зинаиды Петровны. Как-то раз, встретив Леночку в местном магазине, куда вдова режиссера иногда заходила от нечего делать, чтобы узнать сплетни, которыми живет поселок, Зинаида Петровна, извинившись, попросила великодушную Леночку не лишать Дусю и Сережу заработка.
— Видеть их обоих не могу, — заскрипела зубами девица. — Мужа меня лишили. Но коза у них хорошая. Молоко Гриша любит.
— А давайте я их молоко вашему сыночку буду носить, — предложила добрая Зинаида Петровна, — или моя племянница Надежда Петровна, из Хабаровска приехавшая на лето погостить.
— А она у вас чистоплотная? — в душе обрадовавшись, изобразила сомнение Леночка.
— А как же? Только в белом переднике и белом платочке будет молоко носить. Не сомневайтесь, милая, — успокоила мамочку добрейшая Зинаида Петровна.
— Хорошо, я завтра проверю, — надменно ответила Леночка и утром, действительно, проснулась рано, встретила новую молочницу на крыльце.
Зинаида Петровна не обманула: ее племянница стала ежедневно носить молоко в неизменно белом переднике и белом платочке. Хотя все остальное в облике Надежды Петровны модная штучка Леночка оценила, как безвкусное — ситцевые платья с розанами, босоножки на платформе, очки и ярко накрашенный длинный рот.
Бескомпромиссная Злата Артемовна, увидев сей фрукт на «своих грядках», спросила Леночку, насмешив ее:
— Что за чучело?
Не вдаваясь в подробности, Леночка ответила:
— Новая молочница.
Больше о Надежде Петровне они не говорили. Есть себе и есть. Ходит, как кошка, по участку утром, а иногда, когда Леночка попросит, и вечером, и ладно.
Катюша не знала, что принесет ей роль молочницы. Однако надеялась на удачу. Оттого и Надеждой назвалась. Не знала, что это имя вызывает у Златы Артемовны приступ мигрени, колики, глухое раздражение — совсем не давала проходу ей беременная жена загорелого статиста Коли.
Злата Артемовна убила его классическим, бандитским способом — напоила до одурения, вышла из машины, заблокировала на всякий случай окна и двери, достала из багажника цистерну с бензином, облила беленькую новенькую «девятку», купленную на имя Коли в кредит —
«Его нет, нет, нет», — один только раз и вспомнила Злата о произошедшем с ней в прошлом месяце, когда анализировала, правильно ли все сделала, не наследила ли где.
Из книг и фильмов она знала — у любого, даже самого чисто совершенного, преступления имеются следы. И она их оставила, не могла не оставить — ведь она не классический убийца. Скорей, новичок, хотя и не совсем дилетант. Например, на места своих преступлений она никогда не вернется, действовала она только в перчатках, на ногах у нее была обувь не ее размера: в двух случаях — гораздо большая, в двух других — гораздо меньшая. Планируя преступление, она рисовала и образ убийцы, старалась следовать ему. В двух случаях, судя по отпечаткам ботинок, это был мужчина, в двух других — женщина из Любимска, конкретно Катюша Маслова.
Свои просчеты Злата, злясь на себя за глупость или жадность, тоже видела. Не следовало покупать белую «девятку» статисту Коле в кредит. Но кто же знал, что ушлый парень женат и его законной супруге банк и автомобильная компания предложат доплатить стоимость покупки. Теперь беременная Надежда не дает Злате жить спокойно, ходит и ходит, требует денег, пишет заявления о пропаже мужа в милицию. Вот и гадай сейчас, отвлекайся от фильма, что ей муж-статист о режиссере Басмановой успел наболтать.
Если Злата все-таки даст Надежде невыплаченную сумму за автомобиль, это вызовет у следователя и всех окружающих людей подозрение. Значит, дело нечисто, если Басманова платит за Колю. Если не даст Злата денег, Надежда ее в покое не оставит. Не дай бог, явится сюда, когда Василий Сергеевич в гости приедет, усилит своим нытьем смутные подозрения дядюшки насчет племянницы. Не дай бог! Василий Сергеевич время от времени смотрел на племянницу подозрительно плохо. Будто о чем-то догадывался. Будто знал, что с племянницей происходят странные вещи. Он мог смотреть на Злату плохо, потому что почувствовал в ней конкурента — режиссера. Он мог иметь на руках косвенные, только такие доказательства ее вины в убийстве своего брата, и оттого смотреть на Злату плохо. Но Злата догадывалась, чувствовала, знала наверняка — даже если бы дядюшка видел собственными глазами, что это она, Злата, убила Артема топором, он никогда никому, кроме Лизаветы, не сказал бы об этом вопиющем факте, совершившемся в роду Басмановых. Вот в этом-то и выигрышная для Златы фишка была. До тех пор, пока с Василием Сергеевичем ее связывают родственные узы, ей с его стороны ничего серьезного не грозит. Но если б случилась невозможно страшная вещь, если бы Басманов-Маковский понял, как недавно Злата это поняла, что она — чужого поля ягодка, не басмановских корней росточек, тут бы и взыграла в Василии Сергеевиче порядочность: ужасную преступницу он власти, родной для него, как пить дать, выдал бы, поморщившись от брезгливости к Злате. Не посмотрел бы, стервец, что дух-то в ней басмановский есть — ведь всю жизнь, все двадцать пять лет в басмановской коммуне, вот в этом самом доме прожила. И пусть все считают, что воспитывали Злату разные матери, не матери, а жены Артема Басманова, она-то знала, все понимали — стены дома, увешанные портретами предков, воспитали ее. Они для нее родные. Других Злата знать не хочет. Из дома с родными стенами она просто так не уйдет.
Еще одной крупной ошибкой Златы в хитроумном деле заметания следов преступлений (а может, и нет, не ошибкой — точно она не знала) являлось заявление в местные органы милиции о том, что приезжая корреспондентка из Любимска, некая Маслова, украла у нее золотое кольцо. Но бог с ним, с кольцом. Пистолет отца украла. Пока Злата любовалась в тот вечер на грозу — это ей для фильма нужно было, хотелось духом грозы пропитаться, — приезжая Маслова завладела пистолетом «ТТ», лежащим в комоде в деревянном ящичке.