Бабочки на крутых ступенях
Шрифт:
Китлалполь постучала в дверь, которая тотчас же отворилась. На пороге их встретила худая сгорбленная старуха в белой накидке, доходившей ей до колен. Это была старая рабыня Коаксок. Она с удивлением взглянула на Китлалполь и сопровождавшего её жреца.
– А где хозяин? – спросила старуха.
– Не удивляйся. Текалотль направился к Чимолли, – сказала Китлалполь.
– Я хочу сообщить тебе плохую новость, хозяйка, – скрипучим голосом сказала старая рабыня.
– Неужели до тебя дошли слухи о готовящейся войне с Тласкалой? –
– Нет. О таких вещах, как война, рабы узнают последними, – ответила старуха.
– Вот как… – растерянно проговорила Китлалполь. – Тогда считай, что я тебе ничего не говорила.
– Ты знаешь, хозяйка, что я умею молчать, – сказала старуха.
– Тогда о какой неприятности ты собиралась мне поведать? – спросила Китлалполь.
Старуха подозрительно посмотрела на жреца.
– Не бойся говорить при этом жреце. Рассказывай скорее! – нетерпеливо потребовала Китлалполь.
– Жрецы такие люди, что никогда не знаешь, что у них на уме. А на уме у них может быть всякое, и часто – не очень хорошее, – пробормотала старуха.
– Ты слишком много рассуждаешь, Коаксок! Не забывай, что не пристало рабыне обсуждать знатных людей, а уж тем более, жрецов. И не томи меня, рассказывай! – снова потребовала Китлалполь.
– В наш дом пробрался человек, – сообщила старуха.
– Что за человек? И как он смог пробраться в дом? – строго спросила Китлалполь. – Разве дверь не была заперта?
– Дверь была заперта. Да только я подумала, что в неё стучится кто-то из своих, и открыла её. На пороге стоял запыхавшийся юноша в набедренной повязке и с ошейником. Я испугалась – ведь, кроме меня, в доме никого не было. Однако незваный гость не угрожал мне, а стал умолять впустить его в дом, – рассказывала старуха.
– И ты впустила его? – строго спросила Китлалполь.
– Да. Он сказал, что он раб и убежал с рынка от своего хозяина. Услышав это, я решила помочь ему, – кивнула старуха. – Когда он попросил воды, я дала ему напиться. Если ты, хозяйка, решишь его выгнать, то это будет нетрудно сделать. Беглец безоружен. Сейчас вернутся рабы и выставят его за дверь.
– Нет. Пусть он останется. Однако если беглого раба отыщет хозяин, то пойманному не поздоровится. А нам тоже опасно укрывать беглеца. Помогать его ловить никто не имеет права, но и прятать его тоже нельзя, – заметила Китлалполь и приказала Коаксок:
– Проводи меня к беглому рабу. Я хочу с ним переговорить.
– Лучше это сделаю я, – вынимая из-за пояса обсидиановый нож, сказал Олонтетль.
Старуха пошла впереди Китлалполь и Олонтетля, с опаской озираясь на нож, который жрец держал в руке. Пройдя по коридору и через четыре зала, они зашли в небольшую комнату, где у дальней стены на циновке сидел юноша в набедренной повязке. У него были большие испуганные глаза и острый нос с горбинкой. Увидев Олонтетля с ножом в руке, беглый раб вздрогнул и, вскочив на ноги, отступил в угол комнаты.
– Не убивайте меня! Я зашёл в дом, спросив разрешения у этой доброй женщины, – кивнув на Коаксок, проговорил раб.
– Я не собираюсь тебя убивать. Просто я не знаю твоих намерений, – сказал Олонтетль.
– Мне надо скрыться от хозяина. Он недавно пообещал отдать меня в храм для жертвоприношения, – сказал раб.
– За какую же провинность, и в какой храм он собирался тебя отдать? – поинтересовался Олонтетль.
– Он считает, что я недостаточно усердно тружусь, а хотел отдать он меня в храм Тецкатлипоки.
– Какой ужас! – вырвалось у Китлалполь.
– Твой хозяин Эхекатль, а тебя самого зовут Мекатли? Это так? – спросил Олонтетль.
– Да, – проговорил раб и спросил:
– А какому Богу служишь ты, жрец?
– Почему ты решил, что я жрец?
– Ты одет, как жрец, и страшный обсидиановый нож у тебя точно такой же, как и у всех жрецов.
– Что ж, ты проницателен и, кажется, не опасен, – сказал Олонтетль, заткнув нож за пояс. – Так ты спрашивал, какому Богу я служу? Так вот, я служу в храме Кетцалькоатля.
Мекатли облегчённо вздохнул и едва заметно улыбнулся.
– Ты улыбаешься? – удивился Олонтетль.
– Улыбаюсь. Это очень хорошо, что ко мне пришёл именно ты, жрец Пернатого Змея, – сказал беглый раб. – Все в городе говорят, что в последнее время жрец храма Кетцалькоатля прекратил приносить человеческие жертвы и теперь сжигает только колибри и бабочек. А ведь я не бабочка и не колибри. Вот потому я и улыбаюсь.
– Разве ты не считаешь, что отдать своё сердце и кровь во имя одного из Богов ацтеков – это счастье? – пристально посмотрев на юношу, спросил Олонтетль.
– Я слишком люблю свою никчёмную жизнь. А ещё я очень боюсь боли и не переношу вида крови, – признался погрустневший Мекатли.
– Но ведь кровь необходима Богам для того, чтобы не погасло солнце, и луна не упала на землю. Разве ты не знаешь об этом? – прищурившись, спросил жрец.
– Да. Так рассказываете вы, жрецы, – сказал Мекатли.
– Слишком неуверенно ты это произносишь. Кажется, ты сомневаешься? Неужели ты не веришь в силу великих Богов? – сурово спросил Олонтетль.
– Я стараюсь верить, но я ещё порой и размышляю, – признался юноша.
– Вот как? И что же ты надумал, раб? – поинтересовался Олонтетль.
– Я полагаю, что солнце всходило и заходило ещё задолго до того, как люди стали приносить Богам кровавые жертвы. Другие народы, причём не только аколуа, подобные жертвы Богам не приносят. И, если бы не религия ацтеков, то человеческая кровь не стекала бы ручьями с жертвенных камней. И при этом солнце не погасло бы, и луна не упала бы на землю.
– Так ты полагаешь, что человеческие жертвы Богам не требуются? – нахмурившись, спросил жрец.