Бадарма
Шрифт:
Сейчас бы я не стал ждать второго приглашения сойти на берег. С радостью растянулся бы на нарах. Если тесно там, так лёг бы и под нарами, не пискнул… Сил моих нет уже стоять мокрым пнём на этом мокром плоту, пропади он пропадом. Мне тоже надоело, ох, надоело… Все сговорились против меня, всё мокрое, тёмное и холодное.
Да, кстати, а как тогда с катамараном?
Элементарно, батенька, вытащить на берег общественное достояние и пусть сохнет до утра, пока мы выспимся в тёплом зимовье. Утром бы и доплыли все вместе.
А с работой как? –
Но и этому нам несложно заткнуть рот: как, как – да никак! Форс-мажорные обстоятельства. Или чрезвычайные, если угодно. Ни одна жизнь без них не прожита. И начальник поймёт, он не дурак и тоже был когда-то маленьким, не сразу вырос большим.
«А гори оно всё гаром» – вот какую поговорку для таких ситуаций выдумали наши братья-славяне белорусы. И произносят её тоже славно, с придыханием. Вместо твёрдого «Г» они выдыхают «ХГХ», где уже слышится шорох огня, – вот оно всё занялось и пошло гореть ХГХаром. И пусть. А мы тем временем поспим.
На Руси тоже рождаются дельные мысли. Давным-давно один из наших задумался, сообразил запоздало, поскрёб в затылке, а вслух произнёс: «Хорошая мысля приходит опосля».
Теперь надо идти до конца. Отчётливо вижу, что восточный край неба тоже посветлел – там готовится к выходу утренняя заря.
Давно слышу – впереди что-то шумит. На реке это не к добру. В моей полусонной жизни грядут перемены.
Боднул головой, взбодрился, сверлю глазами черноту. Кое-что вижу. Вот оно что – из воды торчат крупные камни. Очередной перекат или шивера. Кто их тут разбросал? Зачем? Но более важно всё-таки другое – как пройти между ними. Никто, увы, не подскажет, а погружаться в раздумья просто некогда. Срочно действовать! Шестом и только шестом.
Первый каменный бычок упрямо надвигается на плот, но получает тычок в лоб и мирно отходит в сторонку. Проехали. Но из темноты вырастает второй. Этот, впрочем, оказывается добродушным малым – он только хотел почесать свой бок о проплывающий мимо предмет. Почесал и стоит себе дальше. Сколько веков он здесь стоит?
А вот здесь никак не проскочим. Уходить срочно в сторону! Рывок, ещё рывок! У-ф-ф, пронесло…
Едва успеваю перевести дух, как вижу, что меня разворачивает боком и снова несёт на камень. Удар неизбежен! А вот и нет, не выйдет. В запасе есть незапрещённый приём – отталкиваю корму, нос заходит за камень, плот вертушкой оборачивается вокруг бычка и плывёт себе дальше.
Как там пел румяный колобок? « Я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл, от тебя, серый волк, и подавно уйду».
Но и волк не лыком шит. Он залез под воду – попробуй угляди его, серого, да ещё ночью. Залез и помалкивает, потому что пакость придумал. Плот сел на камень. Основательно уселся, будто ночевать здесь собрался. А у меня нервы не резиновые, могут не выдержать.
– Мы так не договаривались, – сердито говорю я в пространство. В ответ слышу лишь журчание воды. Журчит по застывшим ногам, по застрявшему катамарану. И что теперь?
Бесконечно пространство, безжалостна ухмылка судьбы. Выкручивайся сам, как умеешь. Должен выкрутиться!
Геля неспроста заявила, что зимовьё не нужно, что дойдут они по берегу, обязательно дойдут за ночь. Дала понять, что раскусила мои подозрительные мыслишки и отмела их в сторону. Отмела лёгким движением своих непроницаемо-чёрных глаз. Одними ресницами. У неё длинные, изогнутые ресницы. Очень красивые.
Мысли, тем не менее, как бы искусно их не отметали, всё равно роятся, плодятся и трансформируются в нечто большее, иногда материальное.
Она женщина, существо тонкое. Она наверняка почувствовала, что мне тоже несладко остаться одному и я могу сойти на берег, если на меня сильнее надавить. Могла бы и Колю подключить. Ведь я тоже не железный. А не надавила. Не подключила. Что-то здесь не стыкуется. Врешь, Гелюшка. Нехорошо. Не догадаюсь, думаешь.
У меня бывали и прежде подобные знакомства. Девушки изливали душу, охотно принимали ухаживания, гуляли со мной по улицам, ходили в кино и на танцы. Одним словом – дружили. Пустоту заполняли. А целовались с другими, как потом выяснялось. Мне казалось это нечестным, я отворачивался и уходил.
Не мог понять, что так можно и это – нормально.
С плотом мне проще, чем с теми, кто целуется с другими. К счастью, на воде действуют другие, более понятные законы.
Ледяная вода быстро промыла мои ноги и ещё быстрее прочистила мозги. Выход нашёлся.
Где центр тяжести у катамарана, которым управляет один человек? Правильно, именно там, где стоит этот бедолага. То есть, камень где-то подо мной. Чтобы изменить упомянутый центр, достаточно просто перейти в другое место, что я и делаю.
Ухожу с кормы, становлюсь на передний край судёнышка, с силой упираюсь шестом в дно, течение помогает мне, слышатся шуршание и скрип дерева о камни – ура! Чувствую, что плот освободился, закачался на волнах. И мне полегчало – на целый метр приблизилась желанная кровать в общежитии.
Разминулся ещё с несколькими «бычками», два-три раза чиркнул днищем, и шивера кончилась. Иду по спокойной воде, напряжение спадает, но следом наваливается усталость. Господи, да когда же кончатся эти тридцать километров? Мне уже чудится, что я плыву целую неделю, стоя в осточертевшей позе, повиснув на кормовой греби. Мокрый, холодный, голодный и невероятно уставший. Зачем мне всё это, за что?
Ну, прошёл Бадарму, одолел – а дальше что? А дальше вот что: не пищать. Не жаловаться. Слюни не пускать. Дальше будут новые Бадармы.
Совсем рассвело. Уже узнаю берега. Справа показалась умирающая деревенька Карапчанка, стоящая в устье речки с тем же названием. Узкие, кривые улочки, почерневшие от печали и старости домишки, в большинстве убогие, крытые драньём, неухоженные дворы – от всего веет нищетой и безысходностью, всё просит помощи и стонет. Стонет от того, что знает – деревня доживает последние годы.