Багдадский вор
Шрифт:
– Я так понял, братан, свадьбы не будет?
– Если не поспешим, Лёва-джан, то будут похороны.
– Селимушка, погоди! Не бросай свою суженую! Куда пошёл, стой, тебе говорят! Сто-о-й! Ходжа, за мной! Мы всё равно его поймаем…
Глава 78
Обижающий поэта упрекнет и Аллаха.
Экстренный выезд Селима ибн Гаруна аль-Рашида был обставлен с надлежащей помпой и двинулся за ворота примерно через час. Понятное дело, надо же было одеться соответственно случаю, подготовить лошадей, снарядить повозки, выстроить стражу, эскорт, конвой, перекусить перед выходом… Час – это еще рекордная скорость, в обычном режиме парадный выезд властителя готовится за неделю вперёд. Если бы там и преступников ловили такими же темпами, волна бандитизма захлестнула бы Багдад в течение месяца… Лев и Ходжа тоже зря времени не теряли, перехватив
Однако после выяснения сути дела нашим героям легче ничуть не стало, То есть разумного плана спасения старого Хайяма ибн Омара ни у кого не было. На площадь они попали вместе со всем эмирским парадом (выкинув из второй повозки двух каких-то особенно визгливых царедворцев). А народу вокруг видимо-невидимо! Вся площадь от края и до края волновалась многоцветным ковром, словно поле пшеницы, где каждый колосок был живым человеком. Кто-то что-то кричал, размахивал руками и ощущал себя незыблемой частичкой того огромного тысячеликого организма, носящего красивое и вольное имя – народ! Весь Багдад, от старого до малого, собрался по зову глашатаев, и никто на свете не мог бы сейчас сказать, что его переполняет: радость или горе, слезы или смех, гнев или печаль? Лица людей были суровыми и напряженными. Если эмир рассчитывал казнью пожилого человека укрепить свой престиж, демонстрируя, каким образом можно заботиться о нравственности молодёжи… либо он не знал свой народ, либо не уважал его. Толпа способна качнуться в любую сторону – построить храм и разнести город. Но народ – не толпа, и уж тем более не быдло. Старого поэта многие знали, его стихи гуляли по рукам и заучивались наизусть, передаваясь из уст в уста. Чтобы убить человека, прежде надо убить его славу! Эмир этого не учёл…
Одной стороной базарная площадь прилегала к крепостной стене, в тени которой был установлен большой помост с черной плахой посередине. Ближе к стене на помосте высились ряды скамей наподобие амфитеатра. В центре, под балдахином, уже устанавливали переносной трон для правителя. Пленника держали в небольшом караульном помещении у той же стены. Больше половины шехметовской стражи стояло здесь боевым порядком с обнажёнными ятаганами. Перед эскортом эмира народ послушно разошёлся в стороны, давая место для прохода. Селим ибн Гарун аль-Рашид прогарцевал на редком андалузском жеребце иссиня-черной масти, приветливо помахивая плетью направо-налево. Багдад встретил его молчаливыми поклонами. Оваций не было, приветственные крики изображала исключительно стража. Помост окружили тройным кольцом всадников, а места вокруг эмира быстро разобрали шустрые придворные. Седобородый купец с наглой дочерью бесцеремонно уселись в первом ряду и даже цыкнули на помощника визиря, пытавшегося их оттуда согнать. Под барабанный бой и рёв длинных труб на «ковер крови» был выведен злостный нарушитель нравственности – поэт, пьяница и вор Хайям ибн Омар. Вся площадь невольно зароптала, видя перед собой высохшего старика в поношенном халате и застиранной чалме. Но дух его не был сломлен, глаза горели обжигающим пламенем, а в поступи чувствовалось врождённое величие образованного человека. Такого можно казнить, но нельзя заставить служить власти… Эмир милостиво качнул пальчиком, и подобострастный казий бросился изображать мирового судью:
– О великий владыка Багдада, и вы все, правоверные мусульмане, внемлите мне, ибо тяжек грех человека, стоящего передо мной, и горько мне видеть бездну его падения. Дожив до седых волос, он презрел мудрость аксакалов и толкнул своими грязными рубаи десятки доверчивых юношей на стезю порока! Я не хочу обвинять его, хотя Коран учит нас говорить правду в лицо, ибо только так мы можем спасти сбившегося с истинного пути мусульманина. Мне достаточно лишь громко прочитать эти бесстыжие строки, и тогда каждому из вас станет ясно,
– Признаёшь ли ты, старик, эти строки своими?!
– Да.
Вся площадь примолкла, и тихий голос Хайяма долетал до самых дальних её уголков.
– Но восславления греха, запрещённого Кораном, тебе было мало… Ты хвастливо написал о своём самом страшном для истинного мусульманина проступке – о воровстве! И где?! В святом месте – в мечети! Да, правоверные, этот человек ограбил мечеть! Его стихи выдают его с головой:
Вхожу в мечеть. Час поздний и глухой. Не в жажде чуда я и не с мольбой. Когда-то коврик я стянул отсюда, Истерся он, хочу стянуть другой.– И это я написал.
После такого признания над Багдадом пронёсся недоуменный ропот.
Довольный собой казий ещё раз поклонился эмиру и продолжил:
– Но это не всё! Человек, стоящий перед вами, создал сотни стихов, восхваляющих греховную похоть. Не любовь! Ибо, как написано в Коране, мужчина любит лишь своих законных жён, а в рубаи этого безрассудного старца нет ни слова о законной жене! Он разрушает сами основы семьи и брака! Он призывает юношей пить вино и развлекаться на лужайках с музыкантшами, танцовщицами и продажными девками! Вот его слова:
Я терплю издевательства неба давно. Может быть, за терпенье в награду оно Ниспошлет мне красавицу легкого нрава И тяжелый кувшин ниспошлет заодно…– Я признаю эти стихи.
Теперь уже не ропот, а рокот возмущённых голосов повис в воздухе. Оболенский слушал все обвинения в адрес дедушки, опустив голову. Как бывший работник прокуратуры, он не мог не признать их весомость и состоятельность. Хотя… всё равно бы не вспомнил, что такое «прокуратура».
– О Аллах, всемилостивейший и всемогущий! Если бы только этим ограничивались прегрешения этого человека, мы бы простили его, снисходя к его почтенным годам. Но он посмел поднять руку на… самого Всевышнего! Он, в своём слепом ничтожестве, попытался свалить на Аллаха всю ответственность за свои же грехи. Он бесстыдно обвиняет самого Господа в нарушении законов Шариата. Вы только послушайте, правоверные:
Ко мне ворвался ты, как ураган, Господь, И опрокинул мне с вином стакан, Господь! Я пьянству предаюсь, а ты творишь бесчинства? Гром раздери меня, коль ты не пьян, Господь!Дальше обвинителю пришлось кричать в полную глотку, дабы хоть как-то перебить фанатичный рёв толпы. Хайям ибн Омар только молча кивнул, в очередной раз подтверждая своё неотъемлемое авторство, и остановить вой оголтелых фанатиков было уже невозможно. Не будем врать, что в вину старика поверили все, для большей части народа его стихи были абсолютно близки и понятны своим истинным, а не поверхностным смыслом. Но были и другие… Дураков, как правило, много не бывает. Но они шумны, энергичны и полны нечеловеческой злобы к любому творцу, пытающемуся жить своим умом – вне понимания их узколобого мира. Поэтому, когда казий патетично бросил в толпу: «Виновен ли этот человек?» – нашлись те, кто счастливо завопил: «Виновен!» Селим ибн Гарун аль-Рашид был очень доволен. Огромный волосатый палач положил тяжёлую пятерню на хрупкое плечо старика…
Глава 79
Всё лучшее о себе я тоже услышу после смерти…
Вот мы не так давно рассуждали с вами о похожести религиозных догматов, а теперь коснёмся одного, очень яркого, различия. Помните, как сказано у христиан: «Тому, кто ударит тебя по правой щеке, подставь левую…» Это, видимо, для того, чтобы бьющему стало как-то стыдно и он больше не дрался. А может, и извинился в придачу… Но честно предупредим: на пьяниц, наркоманов, садистов и душевнобольных это правило не распространяется! В исламе всё иначе, там официально разрешено «отвечать на зло равноценным злом». Хотя «простивший и смирившийся будет возвышен Аллахом»! Вот видите, им, восточным людям, это можно, а нам… Может быть, именно поэтому мы так легко забываем добрые христианские законы и с присущим русскому человеку смирением, получив по правой щеке, размашисто сворачиваем зачинщику челюсть! Всю челюсть. Чего уж там на пощёчины размениваться…