Багровые ковыли
Шрифт:
– Ну, должно быть, родственник, – буркнул Слащев. – У нас на той стороне, капитан, у всех полно родственников, однокашников, однополчан…
Слащеву не понравился тон Шарова, усмешка капитана, очевидно, имела адресом Владислава Барсука. Если начинать посмеиваться по поводу родственников, далеко можно зайти. Тут один шаг до осуждения, а там и до подозрения. Но это Гражданская война. Если бы они, подданные российского императора, люди одной земли, вели себя как братья, то и междоусобицы бы не было. Они бы давно, вместе с англичанами и французами отпраздновали
– У них уже четыре полноценные дивизии, – вдруг с искренней горечью сказал Шаров. – Пятьдесят первую Сибирскую, Блюхера, они повернули сюда прямо с полпути на польский фронт. Через три дня она вся подтянется к Бериславу. Одиннадцать тысяч штыков, полный комплект. Латышская – тоже не подарок… У них теперь будет свыше ста пятидесяти орудий, в том числе сорок тяжелых…
«Раздавят!» – подумал Слащев.
– Не раздавят, – уверенно вслух сказал он. – Не раздавят, капитан.
Свои главные силы генерал уже отвел от берега, оставив лишь пулеметные команды, чтобы задержать переправы красных и нанести им ощутимые потери. Все пушки, в том числе два тяжелых орудия, сменили позиции. Эйдемана встретят лишь артиллерийские заслоны. И когда красные выйдут на простор, разбегутся по степи, он будет бить их по частям, крутясь, кусая и отскакивая, как волк, который в отчаянии справится с целой сворой собак.
– А что плавни? – спросил Слащев.
– Плавни кишат, как Запорожская Сечь. Туда бегут и от Махно, и от красных… Мы забросили им две тысячи трофейных винтовок, пулеметы, патроны.
– Хотелось бы, чтобы все это не стреляло в нас.
– Они пойдут за тем, кто будет побеждать. Плавни выжидают. Красные пока тоже опасаются их трогать, чтобы не разбудить. Это ведь тыл большевиков, коммуникации, базы.
Кто будет побеждать?.. Он, Яков Александрович Слащев, впервые в своей боевой жизни готов смириться с невозможностью победы. Нет, он попробует уговорить Врангеля согласиться с его планом. И тогда, возможно, еще не все потеряно. Врангель в это утро должен прибыть в Мелитополь. Надо ехать. Надо лично с ним переговорить. Ведь не враг же он сам себе.
– Благодарю за хорошую службу, капитан, – сказал Слащев и встал. От резкого движения пробудилась придремавшая было боль, пронзила живот. Он справился с нею и крепко пожал пухлую руку Шарова. – Сколько у нас времени, капитан?
– Через три дня они будут готовы к переправе, – отвечал Шаров после недолгого раздумья. – Может быть, через четыре. У них пока не хватает понтонов…
Уже светало, звезды начинали терять свой блеск. Слащев разбудил начальника конвоя полковника Мезерницкого, своего верного друга.
– Миша, едем в Мелитополь.
– Сколько взять конвоя?
– Двух человек, пулемет. Едем на машине, без конных. Спешка!
…Нина, приоткрыв глаза, смотрела с постели, как он, задернув занавеску, зажег в полфитиля лампу и стал одеваться в парадное. Пантелей тут как тут – с начищенными сапогами и мундиром на распялке. Мундир без погон, без добровольческих шевронов, с одним Георгиевским крестом. Самым первым. И нашивки за
«Юнкер Нечволодов» поняла, куда собирается муж. И к кому. Она знала, что Врангелю, да и многим другим в штабе армии, не нравятся «наряды» Якова Александровича, порой весьма экзотические. Когда-то пыталась спорить. Да где уж! Слащева не переубедишь! Он полагал, что генеральское звание ему присвоили те, кто права на это не имел. А последний законный, присвоенный ему императором чин – полковник. Но полковничьи погоны – слишком явный вызов всему генеральскому клану. Поэтому предпочитал «чистые плечи».
Шевроны же не носил, потому что считал, что Добровольческая армия во времена Деникина не стала, как он думал в мечтах, орденом чистых, честных и безумно отважных. Запятнала себя грабежами и дикой гульбой.
Из-за этих «странностей» генерала о нем ходило много сплетен и небылиц. Да и завидовали его славе. Нина вначале все это переживала, а затем привыкла. Такой у ее мужа нрав, такая судьба.
Нина дождалась своей минуты, встала:
– Я с тобой.
– Растрясет, – проворчал Слащев. – Поедем быстро.
– Выдержу.
– До Мелитополя сто тридцать пять верст!
Она, не отвечая, быстро оделась, взяла сумку с перевязочными материалами и пузырьками. Шприц для морфия – на всякий случай. Дорога действительно тряская и долгая, а машина не салон-вагон. Может не выдержать Яков Александрович. Прихватила и карабин. Поедут-то по рокадной дороге, вдоль линии фронта. Всякое может быть.
Эх, нет здесь железных дорог. Степь…
Выехали еще затемно, перед рассветом. На ветру, в открытой машине, было прохладно. Хорошо, что расторопный Пантелей прихватил с собой еще несколько шинелей.
По дороге Слащев велел заехать в Блюмендорф. Встревоженный герр Питер, в ночном колпаке и халате, пошел будить Барсука-Недзвецкого.
– Дал бы поспать молодым, – укорила его Нина.
– Все. У них было время. Кончился медовый месяц.
Владислав вышел к машине, не забыв застегнуть последнюю пуговицу гимнастерки еще в сенях. Откозырял.
– Слушай, кто у тебя из родственников в артиллеристах? Фамилия твоя, звать Лев.
– Лев. Брат. Звукометрист, инженер.
– Приехал к тебе в гости.
– Да ну! – обрадовался Барсук.
– Только по ту сторону Днепра. Скоро пришлет тебе подарочки, пудов по пять каждый. Ставь свои пушки в балки, не то сразу засекут.
Растерявшийся Барсук долго глядел вслед машине: в утренних сумерках виден был только синеватый столб пыли, быстро перемещавшийся по степи.
Надо же, Левка у красных! Такой интеллигентный, подававший большие надежды в артиллерийской науке. Его учитель Владимир Давидович Грендаль, выдающийся ученый, называл брата своим преемником. Впрочем, Грендаль тоже у красных. И тоже, кажется, в Бериславе. Почему же тогда и Левке не быть у них? Так вот с кем предстоит сразиться ему, простому артиллеристу-практику, знатоку прямой наводки и сурового, в упор, боя!