Багровый лепесток и белый
Шрифт:
В вестибюле обнаруживается удивительное число успевших условиться о встрече здесь меломанов. Это пресыщенная элита — дремотные от скуки бароны и баронессы, разжигающие друг другу сигары критики в моноклях, пустенькие молодые люди, которым не терпится упорхнуть на другие увеселения, дряхлые вдовы, изнемогшие до того, что им больше не по силам сидеть. Сквозь гам обсуждающих кебы, погоду и общих знакомых людей, прорезаются мужские голоса, хулящие сегодняшний спектакль, пренебрежительно сравнивающие его с «Динорами», виденными ими в других странах и в другие времена, женские, порицающие вкус Аделины Патти по части нарядов, и совсем уж бесполые, столь же громко ее вкус восхваляющие. Сквозь эту толчею и пролагает себе путь спешащая покинуть театр Агнес Рэкхэм.
— Ах! Агнес! — восклицает тучная леди в режущем глаз бордового атласа платье. — Ну, что вы скажете о спектакле?
Агнес замирает на месте, поворачивается к своей поимщице.
— Ничего не скажу, — протестующе объявляет она непривычно низким, немузыкальным голосом. — Мне нужен свежий воздух…
— О, Боже, ну конечно, вы такая изможденная! — восклицает миссис Такая-то. — Вы совершенно уверены, что питаетесь достаточно сытно, дорогая?
Конфетка, также замершая неподалеку от Агнес, видит, как по пуговицам на спине ее пробегает дрожь. Наступает короткая пауза, гул голосов вдруг стихает — возможно, это лишь совпадение, а не следствие всеобщей заинтересованности ответом миссис Рэкхэм.
— Вы — жирная уродина и никогда мне не нравились, — слова эти, произносимые монотонным голосом, в котором никто не узнал бы голоса Агнес, ибо исходят они не из скрытой в ее гортани маленькой флейты, но из каких-то иных глубин, разлетаются по вестибюлю. От звуков его на загривке Конфетки дыбом встают волосы, а миссис Такая-то закостеневает на месте, как если бы на нее зарычала взъяренная собака.
— Ваш муж, — продолжает Агнес, — с его слюнявым красным ртом и стариковскими зубами, мне отвратителен. Ваша забота обо мне лжива и пропитана ядом. Ваш подбородок зарос волосами. А кроме того, жирным людям не следует носить атласные платья.
Завершив эту тираду, Агнес разворачивается на каблуках и, прижав ко лбу ладонь в белой перчатке, спешит покинуть вестибюль.
Конфетка спешит за нею, проскакивая почти вплотную к униженной и оскорбленной миссис Такой-то и ее вислогубому спутнику жизни, который съеживается и отступает назад — так, точно правила светского поведения вдруг переменились настолько, что если бы на него внезапно напала совершенно ему не знакомая женщина, он нимало не удивился бы.
— Извините, — хрипло выдыхает Конфетка и летит дальше, оставив их стоять с выпученными от изумления глазами.
Торопливость ее оправдана — Агнес, не сбавляя шага, минует гардеробную и выскакивает из здания театра прямо на залитую газовым светом улицу. Швейцар едва успевает вытянуть из дверного проема неповоротливую шею свою, а мимо него уж проскальзывает Конфетка, чиркнув его по носу бархатным плечом платья.
— Пpoшy простить! — одновременно выпаливают оба и ветер уносит их слова.
Конфетка вглядывается в толкотню Боу-стрит, в густую кашу лоточников, уличных девок, иностранцев и людей благопристойных. На миг ее охватывает страх потерять в этом калейдоскопе Агнес, тем более, что неразрывный поток конных экипажей заслоняет от Конфетки другую сторону улицы. Однако страх этот напрасен — миссис Рэкхэм, оставшаяся без темно-зеленого плаща и черного зонта, которые она бросила в гардеробной, легко различается в толпе; она пронизывает людскую гущу и белая юбка ее метет темный тротуар. Конфетке только и нужно, что следовать за самой светлой на улице фигуркой и не терять веры в то, что принадлежит она Агнес.
Преследование продолжается менее половины минуты. Миссис Рэкхэм ныряет в отходящий от Боу-стрит узкий проулок из тех, коими с большим удобством пользуются проститутки и воры — и джентльмены, которым приспичило помочиться. И действительно, едва Конфетка вскальзывает в мрачный зев проулка, как в нос ей ударяет смрад телесных выделений, а в уши — звук неторопливых, осторожных шагов.
Впрочем, шаги эти принадлежат не Агнес — миссис Рэкхэм, не успевшая сколько-нибудь углубится в проулок, неподвижно лежит ничком на устилающем его камни грязном песке. Юбка ее светится в темноте подобно сугробу, каким-то чудом пережившему приход весны.
— Проклятье… — выдыхает Конфетка, парализованная испугом и нерешительностью. Она оглядывается, убеждаясь, что для прохожих, снующих по Боу-стрит всего в пяти ярдах от нее, она пребывает в другом мире, в сумрачном чистилище; они с Агнес покинули залитый светом людской поток, и тот течет теперь без них, уже позабытых. С другой же стороны, Конфетка очень и очень знает, что Скотланд-Ярд находится всего только за ближайшим углом, и если существует в Лондоне место, в котором парочка господ в полицейских мундирах может сцапать ее и поинтересоваться, что, собственно говоря, известно ей о леди, лежащей без чувств у ее ног, так именно в этом месте она сейчас и находится.
— Агнес? — недвижное тело никак на призыв ее не откликается. Левая нога миссис Рэкхэм повернута под каким-то безумным углом, правая рука откинута в сторону — все выглядит так, точно Агнес упала сюда с большой высоты.
— Агнес? — Конфетка опускается у тела на колени. В темноте она просовывает руку под мягкие светлые волосы и в ладони ее оказывается щека Агнес — Конфетка ощущает тепло, телесный жар, исходящий от этой щеки, гладкой и живой, как собственная ее обнаженная грудь. Она отрывает лицо Агнес от холодных камней, чувствуя, как у нее начинает покалывать в пальцах.
— Агнес? — губы, касающиеся ладони Конфетки, оживают, лепечут что-то бессловесное и, кажется ей, ищут ее большой палец, желая его пососать. — Агнес, очнитесь!
Миссис Рэкхэм подергивается, точно кошка, которой снится погоня, руки и ноги ее немощно шарят по грязи.
— Клара? — шепчет она.
— Нет, — шепотом отвечает Конфетка. — Вы еще не добрались до дому.
Цепляясь за Конфетку, Агнес с трудом встает на колени. В темноте невозможно сказать, что именно поблескивает на носу, подбородке и груди миссис Рэкхэм — кровь, грязь или и то, и другое сразу.
— Не смотрите мне в лицо, — мягко приказывает Конфетка и, сжав плечи Агнес, поднимает ее на ноги. — Я помогу вам, но в лицо мне смотреть нельзя.
Миг за мигом частности положения, в которое она попала, проникают в пробуждающееся сознание Агнес.
— Боже милостивый, я… я… какая грязъ! — содрогается она. — Я вся в г-грязи!
Крошечные ладошки Агнес беспомощно пропархивают по лифу ее платья и опадают на замаранную юбку.
— К-как же я покажусь людям? Как попаду домой?
Она инстинктивно обращает молящий взгляд к своей спасительнице, однако та отворачивается от нее.