Багровый лепесток и белый
Шрифт:
— Ты как нынче, Тиша?
Конфетка пытается как-то справиться со своим лицом.
— Голова немного болит, — отвечает она. — Ужасно яркое солнце. Как долго зарастали копотью оконные стекла Каролины? Ведь не были же они так грязны при последнем ее визите сюда — или были? И неужели в этой комнате всегда стоял такой запах?
— Прощения просим, Тиш. Я еще не успела подмыться.
Каролина относит фаянсовый тазик за кровать, более-менее укрывая его от взглядов гостьи. И склоняется над ним, приступая к выполнению противозачаточного ритуала: наполняя тазик водой, раскупоривая
— Вот ведь докука, верно? — бормочет, опускаясь на корточки, Каролина.
— Ммм, — отзывается Конфетка и отворачивается. Сама она уже довольно давно — собственно, со времени переезда на Прайэри-Клоуз, — процедуры этой не исполняла. Когда Уильям остается у нее на всю ночь, об этом и думать нечего, а когда не остается… что ж, тогда она подолгу, подолгу отмокает в ванне. Погружаясь в теплую, чистую воду, слегка раздвигая ноги под белым покровом душистой пены, она, уж наверное, прочищается настолько, насколько это возможно.
— Все, почти закончила, — сообщает Каролина.
— Не спеши, — отзывается Конфетка, гадая, не стоит ли в самую эту минуту Уильям у двери их любовного гнездышка. Она глядит на простынку, легко колеблемую теплым ветерком, — пятна, поблескивающие на ее ткани, уже поблекли, обретя сходство с улиточьим панцирем. Боже мой, до чего же грязна эта тряпка! Конфетку одолевает стыд: она каждую неделю оставляет в парке едва-едва использованные простыни, а Каролине приходится спать и работать на этой старой ветоши! «Вот тебе почти новые простыни, Кэдди, — их только простирнуть немного и…». Нет, об этом и думать-то стыдно.
Каролина отволакивает тяжелый тазик к окну. И по пояс скрывается за волнуемой ветром простынкой, обращаясь в подобие призрака.
— Поберегись, — шаловливо мурлычет она и беззаконно сливает грязную воду по стенке дома.
— Мне страх как хочется рассказать тебе, — начинает она несколько минут спустя, уже сидя полуодетой на голом матрасе и расчесывая волосы, — про моего нового клиента, постоянного — ну, во всяком случае, я с ним уже четыре раза встречалась. Тебе он понравился бы, Тиша. Уж такой воспитанный.
И Каролина приступает к рассказу о своих встречах со степенным, серьезным мужчиной, прозванным ею «Пастором». В жизни любой проститутки таких мужчин что грязи, ничего нового рассказ ее не содержит. Конфетке с трудом удается скрывать нетерпение, она уверена, что знает конец этой истории.
— А потом он затащил тебя в постель, так? — подсказывает она, желая поторопить Кэдди.
— Нет! — восклицает Каролина. — Тут-то самая странность и есть!
И она не без озорства взбрыкивает ногами. И ноги у нее тоже грязные, — думает Конфетка. Какие надежды на избавление от Сент-Джайлса может питать женщина с такими грязными ногами?
— Не исключено, что он даже страннее, чем ты думаешь, — вздыхает она.
— Не-а, он не из маргариточек, этих я нюхом чую! —
— А что ответила ты? — спрашивает Конфетка, внимание которой отвлечено несчетными стигматами бедности, испещрившими комнату Каролины: плинтусами, слишком трухлявыми для покраски, стенами, слишком покривившимися, чтобы клеить на них обои, половицами, слишком источенными короедом, чтобы натирать их мастикой — как-то приукрасить это жилище можно, только спалив его дотла и отстроив заново.
— Я ответила, что не понимаю, как это мужчины вроде него, могут помешать женщинам вроде меня превращаться в бедных падших вдов, а детям голодать, разве что они переженятся на этих бабах и станут их кормить.
— И он предложил жениться на тебе и обеспечить тебя достатком?
— Почти! — усмехается Каролина. — Когда мы встретились во второй раз, он предложил мне честную работу. Я говорю: на фабрике что ли, а он говорит — да, а я говорю — нет уж, спасибо. Думала, этим все и кончится, ан нет, на прошлой неделе он снова завел ту же волынку. Сказал, что навел справки и может подыскать мне работу не на фабрике, а вроде как в магазине. Коли я захочу, ему стоит только слово сказать нужному человеку, а если я сомневаюсь в его правдивости, так речь идет о «Парфюмерном деле Рэкхэма», про которое я наверняка слышала.
Конфетка вздрагивает, точно напуганная кошка, — на ее счастье, Каролина стоит в этот миг у окна, лениво поглаживая простыню.
— И что ты ему ответила?
— Ответила, что любая работа, какую он сумеет мне подыскать, умучит меня до смерти, а получать за нее я буду меньше шиллинга в день. Сказала, что для бедной женщины всякий «честный» труд до того похож на медленную смерть, что она одно от другого и отличить-то не может.
Каролина вдруг разражается смехом и несколькими взмахами ладоней взъерошивает только что расчесанные волосы.
— Ах, Конфетка, — восклицает она и разводит руки, словно обнимая ими комнату и все, что та олицетворяет. — Ну какая работа, кроме этой, может дать все, что нужно женщине, да еще и позволить ей вдоволь спать и отдыхать?
«Дать изысканные платья и драгоценности, — думает Конфетка. — Переплетенные в кожу книги, и гравюры в серебряных рамках, и кебы, которые ты подзываешь взмахом руки, и посещение опер, и горячие ванны, и собственный дом.»
Она вглядывается в лицо Каролины и пытается понять: «Что я здесь делаю? Почему ты принимаешь меня? Почему так улыбаешься мне?».