Багровый лепесток и белый
Шрифт:
— Дай-то Бог, миссис Фокс, — хрипло шепчет он.
— Черч-лейн, черный ход Рая, большоевсемспасибо!
Доставив прилично одетую леди в этот мерзкий квартал старого Сити, кебмен саркастически всхрапывает, а его разделяющая мнения хозяина лошадь вываливает на мостовую — в виде прощального презрительного жеста — горячую горку навоза. Справившись с искушением отбрить его, Конфетка плотно сжимает губы, платит за проезд и на цыпочках, приподняв подол юбки, направляется к дому миссис Лик. В какую же грязную трясину обратилась эта улица! — свежие кучи навоза — это еще самая меньшая из подстерегающих на ней пешехода опасностей. Неужели здесь всегда так воняло — или она слишком долго прожила в доме, где пахнет лишь розовыми кустами да туалетными принадлежностями «Рэкхэма»?
Конфетка стучит в дверь миссис Лик, слышит приглушенное «Войдите!» Полковника и вступает в дом, как множество раз вступала в него в пору своей юности. Внутри пахнет ничуть не лучше, а картина, открывающаяся здесь взорам, — отвратительный старик и день за днем накапливающиеся в прихожей груды помойного сора — согревает сердце не сильнее, чем убожество улицы.
— А, полюбовница! — злобно скрежещет Полковник, не удостаивая ее другим приветствием. — Все еще думаешь, будто тебе большая удача привалила, э?
Конфетка, тяжело вздохнув, снимает перчатки, запихивает их в ридикюль. Она уже горько сожалеет о том, что, столкнувшись вчера на Оксфорд-стрит с Каролиной, пообещала, спеша избавиться от того, что грозило обернуться длинным разговором, навестить ее. Что за причудливое совпадение: в течение всего одного года Каролина повстречалась с ней уже во второй раз, — и это в городе, населенном несколькими миллионами людей, — да еще и в тот миг, когда Конфетка спешила на Юстонский вокзал, чтобы понаблюдать из укромного уголка за прибытием бирмингемского поезда! Сейчас она задним числом понимает, что лучше было бы провести с Каролиной чуть больше минут на улице, — Уильяма в этом дурацком поезде все равно не оказалось, а теперь он может постучаться в дверь ее квартирки, пока она будет торчать здесь, в пропахшем стариковской мочой веселом доме!
— Каролина не занята, полковник Лик? — спокойно спрашивает она. Старик, обрадованный возможностью попридержать нужные кому-то сведения, откидывается на спинку кресла, и самый верхний виток шарфа сползает с его губ. Конфетка понимает — сейчас Полковника начнет тошнить той тухлятиной, в которую обращается понемногу хранимый его памятью запас злополучий.
— Удача! — усмехается он. — Вот послушай, что такое удача! Женщина из Йоркшира, фамилия Хобберт, наследует в 1852-м поместье отца, — три дня спустя ее убивает рухнувший потолок арочного прохода. Ботаничку-рисовальщицу Эдит Клаф, выбранную в 1861 году из тысячи претенденток, пожелавших участвовать в организованной профессором Айди экспедиции в Гренландию, сжирает морская рыбища. А всего только в прошлом ноябре Лиззи Самнер, любовницу лорда Прайса, нашли в ее марилебонском коттеджике с шеей…
— Да, весьма трагично, Полковник. Так что же, Каролина свободна?
— Дай ей пару минут, — рокочет старик и вновь окунается в шарфы. Конфетка, украдкой протерев кончиками пальцев сиденье ближайшего к ней стула, садится. Наступает благословенная тишина — Полковник въезжает в то, что уцелело от сумевшего пробиться сюда солнечного луча, Конфетка вглядывается в развешанные по стене ржавые мушкеты, — впрочем, спустя тридцать секунд Полковник ухитряется все испортить.
— Ну, как твой парфюмерный монарх?
— Вы обещали никому о нем не говорить, — выпаливает Конфетка. — Так мы с вами условились.
— Этой шайке я ничего и не сказал, — отвечает он, брызгая слюной и перекатывая глаза в сторону всего остального дома, в котором мужчины, совершая подвиги атлетизма, напрягают свои молодые конечности и детородные члены, в котором ютятся и спят три распутницы, а миссис Лик читает в своей норе грошовые книжицы. — Недорого же ты ценишь данное мужчиной слово чести, потаскушка.
Конфетка разглядывает свои пальцы. Кожа их покрыта коростой, к ней больно притронуться. Может, спросить Каролину, нет ли у нее медвежьего жира?
— У него все хорошо, спасибо, — говорит она. — Лучше не бывает.
— Втюкивает тебе время от времени здоровенный кусок мыла, а?
Конфетка вглядывается в его воспаленные глазки, гадая, подразумевает ли этот вопрос нечто непристойное. Она и не думала никогда, что акты разнузданной похоти хоть в малой мере интересуют полковника Лика.
— Он щедр со мной так, что лучшего и желать не приходится, — и она пожимает плечами.
По затхлому воздуху до них докатывается глухой хлопок задней двери. Получивший свое клиент вываливается под солнечный свет.
— Конфетка! — Это появилась вверху лестницы одетая в одну лишь сорочку Каролина. Под этим углом и при этом освещении шрам на ее груди, память о шляпной фабрике, выглядит устрашающе багровым. — Что, Полковник проходу тебе не дает? А ты отпихни его в сторону, он же на колесах, так?
Полковник Лик, не желая подвергаться подобному унижению, откатывается от лестницы сам.
— …нашли с шеей, почти перерезанной шелковым шарфом, — сообщает он в заключение, пока Конфетка рысцой поднимается к подруге.
Усадив Конфетку в единственное свое кресло, Каролина мнется у кровати, не решаясь присесть на нее. Мигом поняв, в чем дело, Конфетка предлагает ей помощь в замене простыни.
— Чистой-то у меня нет, вот беда, — говорит Каролина. — Ладно, давай, хоть эту к окошку привесим, пусть ее ветерком обдует.
Они стягивают простынку с кровати и пробуют задрапировать ею окно — так, чтобы самые мокрые пятна смотрели наружу. И как только они справляются с этой задачей, солнце начинает сиять вдвое ярче.
— Повезло мне нынче, а? — усмехается Каролина.
Конфетка отвечает ей смущенной улыбкой. На Прайэри-Клоуз она нашла выход куда более простой: каждую неделю Конфетка, стараясь не попасться никому на глаза, проносит большой сверток с грязными простынями через ворота маленького парка, а спустя недолгое время выходит оттуда уже с пустыми руками. А после отправляется в «Питер Робинсон» и покупает новое постельное белье. Да и что ей еще остается? — прачки-то у нее нет. В сознании ее внезапно встает, как живой, Кристофер с заляпанными мыльной пеной красными руками…