Бахтале-зурале! Цыгане, которых мы не знаем
Шрифт:
В общем, поймали-поймали они его, в сумку засунули, принесли домой.
Бабка говорит:
— Заяц-заинька! Живи ты у нас. Ты будешь нам как сын!
— Ладно, — говорит, а они его начали в доме запирать, на улицу не пускали — он и заскучал.
Вот пошли дед с бабкой в город. Говорят: «Заяц-Заинька, мы на базар — покупать себе одежду, а ты дом сторожи».
И снова дверь закрыли.
Вот сидит он, сидит и проголодался. Смотрит — в печке каша стоит в чугуне, он по одной ложечке, по другой ложечке — и всю кашу съел! Ну что теперь делать? Ведь его же отругают. Взял он воду, пшено, сам стал кашу варить, и она вся сгорела!
Тут дед с бабкой вернулись.
Заяц
— Кто там?
— Это мы, Заяц-Заинька, — принесли тебе одежду, гостинецу [41] тебе принесли.
А ему же надо как-то в лес от них убежать, и он притворяется:
— Ой! Ой! — схватился за голову. Стонет и стонет.
Бабушка спрашивает:
— Заинька ты мой миленький, что с тобой случилось?
— У меня голова болит!
— Мы тебе сейчас таблеточку дадим.
Он говорит:
— Можно я на улицу пойду, на воздух?
41
Гостинец.
— Ну иди, Заинька. Только ненадолго!
Завязал он голову и пошел на воздух.
Покамест дед говорит бабке:
— Бабк, я проголодался.
— А чего тебе дать?
— Да у нас в чугуне каша была!
Она ему кушать на стол поставила, а он — фу! Что за каша?!
Тут заяц им кричит:
— А я вас обманул! У меня голова не болит! И кашу-то я съел! А ваша вся сгорела. Вы меня поймали? Гулять не пускали? А теперь я от вас убегаю!
Они бегут-бегут, бегут-бегут за ним — никак догнать не могут. Столько бежали — и вот и зима пришла! Устали дед с бабкой. Замерзли в лесу. Ну что теперь? Просят:
— Заинька! Принеси нам немножко дровишечки, разожги нам костер, а то мы замерзли!
— Не-ет! — отвечает. — Вы меня поймали? Гулять не пускали? А я вам никакой костер делать не буду! Вот сидите и замерзайте! А я пошел дальше!
Тут и сказке конец, а кто слушал — молодец.
Эта детская сказка крайне показательна в плане осмысления цыганской психологии. Заяц далеко не положительный персонаж, но симпатии рассказчика на его стороне. Ясно, что дед с бабкой желают своему Заиньке только добра, но они держат его в неволе, хотят переделать и заставить жить по-своему. Именно за это он сперва их обманывает, а потом поступает с ними даже жестоко. Не нужно ему это — ни чужие порядки, ни чужое «добро», ни «нормальная» жизнь, которую ему искусственно навязывают. Заяц сам по себе и будет гулять, сколько ему вздумается! Поэтому он прав, с точки зрения цыгана. Мораль тут не выражена прямыми словами, но легко прочитывается.
Я уже упоминал, что цыганская сказка как актуальный фольклорный жанр отходит в прошлое, она не востребована, но по-прежнему бытуют (хотя тоже растворяются) так называемые «страшные истории». Они лаконичные, словно анекдоты, но при этом персонажи их совсем не анекдотные — это некие мули (ожившие покойники). Согласно поверьям, они после смерти приходят обратно, в семью, где жили, и могут забрать кого-то с собой.
Хоронили как-то раз одного цыгана. Вдруг он — хоп — и сел в гробу! Все бегом, а мертвец из гроба выпрыгнул и за табором погнался.
Старики знают: чтобы от покойника избавиться, надо реку перейти. Обычный мул'o даже по мосту перейти ее не может, а те цыгане семь рек перешли — мертвец за ними: зубами клацает, саван развевается…
Ночью догнал, явился к жене. Говорит: «Ты не бойся. Я не Черт, я от Бога».
Жена ему: «Убирайся, не хочу тебя видеть».
Он пошел, взял веревку, повесился в лесу, а утром сын его пошел по грибы, увидел отца и повесился рядом.
Или вот — в том же роде. Шел как-то цыган лудить-паять и остановился на ночлег в одной избе. А была та изба плоха. Каждую ночь туда приходила умершая бабка — она была ведьмой. Хозяин рассказал об этом цыгану.
— Ладно! Ты меня накорми да напои, да дай для жены красивый платок, а я все устрою!
Хозяин накормил и напоил цыгана, и тот вышел во двор, срубил осинку и вытесал из нее кол, и еще палку оставил и ветошкой обмотал.
Вот пришла ночь. Всех разбудил стук двери. В сени кто-то вошел. Потом и в избу. Это была мертвая ведьма.
Цыган быстро сунул палку с ветошкой в печь, и она загорелась. Он ткнул огнем ведьме в лицо. Она закричала. У нее загорелась голова, и она побежала вон из хаты, а цыган потушил палку и снова спать лег.
А утром они с хозяином пошли на кладбище. На одной могиле, с поваленным крестом, трава была черная, сожженная. Цыган и мужик раскопали землю и нашли там ведьму с обожженной головой. Цыган проткнул ее осиновым колом.
Мертвечиха закричала и превратилась в пепел.
Хозяин подарил цыгану красивый платок для жены, и цыган ушел лудить-паять.
Очень похоже на детские страшилки, которыми раньше пугали друг друга в пионерлагерях — про Красную Руку, про Проклятый Старый Дом с Чердачком и Подвальчиком. Цыгане их тоже говорят всерьез. Никто не смеется, своих сомнений выражать не положено — могут обидеться: обидчивы, как дети! Так что закон: вслух не должно быть никакого скептицизма: если скажут «призраки» — значит, были призраки. Если русалки — значит, были русалки. Кивай с умным видом. А думай, что хочешь.
Алексей Царев в своем блоге пишет о том, как однажды спросил у котляров из кумпании в Чудове (Новгородская область) про «страшные сказки»:
«Отвечают наперебой:
— Нет, никогда страшных сказок не слышал.
— Значит, ты вообще никаких не слышал!
— Вообще-то есть очень страшные.
— Нет, Алексей Борисович, у нас никаких страшных историй в таборе не случалось, а вот в Москве, в тамошнем таборе мертвая женщина по табору ходила!
— Да, и в Питере [табор цыган-котляров в Пери во Всеволожском районе] такие случаи были…
— Там тоже мертвые ходили!
— Они даже к нам сбежали.
Удивляюсь:
— Неужто мертвецы из Питера к вам понаехали?
— Да нет, несколько семей, к которым мертвые заходили, испугались и от них к нам переехали!»
В прошлые годы к рассказам о мулях котляры относились с суеверным страхом. Сейчас на смену страху пришла осторожность — не любят говорить про мул'eй при чужаках и без лишней надобности.
Другое дело — сглаз. Этого цыгане боятся как огня! Русские тоже иногда боятся. Но у нас обраточка в сравнении с ними: мы ждем подвоха от черного глаза, а они — от голубого. Есть поговорки: «Голубому глаза не доверяйся», «На белых руках грехов больше». Логика простая: цыганам, как и нам, прежде всего страшно то, что непонятно, извне, неродное. Но и спасенье — когда уже понял, что сам ты не справишься, опустил руки, медицина бессильна; спасенье тоже не может быть под боком, не может быть известно. Ибо как же без тайны? Уповают на чудо! И мы идем к цыганкам, потому что цыгане для нас — существа из другого мира. За то им и вера, что темна вода. А они, в свою очередь, ездят лечиться к русским старухам; к своим не пойдут — этих они знают, чай с ними пили… А колдовство должно быть посторонним.