Бахтале-зурале! Цыгане, которых мы не знаем
Шрифт:
Основа тут древняя, но акцент меняется. Полвека назад среди уличных гадалок было принято делать позитивное внушение: пожелай хорошего, и тебе за это хорошим отплатят («потчевать можно, неволить нельзя»). Сейчас все иначе, сейчас цыганки — хищницы, и их приемы — приемы нападения: сделай мне так-то, дай столько-то денег — или «рак матки будет», «ребенок умрет», в общем что-то ужасное; только и неволят. Веянье времени.
Новое гаданье по сути своей напоминает шантаж. Говорят, что этому котлярки набрались от своих соплеменниц из нации ловарей. То есть раньше они были добрые мошенницы, а стали злые. Но и раньше, и теперь их судьбоносные «цыганские пророчества» вовсе не есть откровение свыше. В 99 % случаев это всего лишь импровизированная комбинация из разученных фраз и оборотов речи, достаточно пространных, чтобы так или иначе задеть любого.
Например, говорят:
— Ты человек очень справедливый, за справедливость душу отдаешь, обман не любишь. Полюбить тебя — любящих много, настоящих мало. Ты так говоришь: хорошего нет, а барахлом не стоит заниматься. Понял? Да? Все равно ты очень счастливый будешь. Счастье не отцовское, не материно, а лично будет твое. И твоя жизнь, сынок, должна зацвести по-другому. Только будь похитрей. Ты правильный человек, ты самостоятельный. А детей у тебя будет сын и дочь!
Или иначе:
— Молодой человек, дайте на хлеб, ничего не ели. Спасибо тебе. Я скажу, ты не бойся. Умом тебя Бог наградил и красотой наградил, а счастья тебе нет. Ты женщине непокорный. Ты думаешь так: одну иметь, другую держать, а лучше одному время провождать. Мамы слова один раз послушаешь, другой пропускаешь. А надо слухаться! По работе будет у тебя повышение — только не торопись, только не обижайся, что люди говорят. Куда ни поедешь — будет тебе счастье! Что ты ни думаешь, все-все тебе исполнится. Ты хороший человек, тебе Бог уступку сделает!
Правда, красиво?
И говорят-то с тобой как в сказке:
— Будет у тебя трудная минутка — я тебе пригожусь! Дай десять рублей. На сахар не хватает — сахар дорогой.
— А я тут при чем?
— Не поможешь, смотри — я тебе тоже помогать не буду, если с тобой что-нибудь случится! — говорит цыганка. Вроде не пугает, и тон у нее самый почтительный, а все же мерещится за этими словами какая-то угроза, дурное обещанье на туманное будущее.
Так они психологию и крутят. Хорошие гадалки — большие актрисы. Глаза внимательные, непроницаемые. Это оттого, что цыганки смотрят ими на чужих. И кто им попался — тех они не уважают [42] . Отсюда их спокойствие, присутствие духа, которое на поверку кажется бесстрашным хладнокровием, — движенья будут умные, слова быстрые и ловкие, рука не дрогнет, глаз не сморгнет. Но бесстрашие их мнимо. Если они видят, что им достался крепкий орешек — сам наседает, немедленно вильнут: «Иди, милый, дальше — своей дорогой, дай Бог тебя счастья». От сильных сторонятся. Ищут слабину, и уже через нее…
42
Зауважали бы, если б не попался, нашел, что ответить.
«Дай десять рублей», «дай, сколько можешь», «дай, не жалей». Их нимало не смущает, что они попрошайки, — ведь это от века: цыганке — просить, а гажам — давать. Так же естественно, как кошке мяукать.
Гадают котлярки, как правило, на то, что будет, что ждет, ловко избегая разговора о прошлом или настоящем, — чтобы не ошибиться, чтобы нельзя было их проверить: врут или не врут. Есть даже коронный шаблон-отмазка: «Про прошлое тебе говорить не буду. Ты эту дорогу уже прошел. Нечего возвращаться. Плохая примета».
Им лишь бы кого-нибудь да объегорить! Без этого не могут. Им это нужно, как витамин для бодрого здоровья и хорошего настроения. «Всех окручу! Всех переколдую! Пусть весь мир смотрит! Вот я какая!», — включается в гадалках, когда они в ударе. Их ловкая бесстыжесть — прекрасное чувство. Она от души. Это не испорченность! Их мама так делала, бабушки так делали, так надо делать.
Знакомый немец по имени Геральд, когда был в Астрахани, выразил желание узнать у цыганки свою судьбу. Гадалка с него, как с иностранца, взяла по максимуму — сто рублей; тогда это были большие деньги. Обещала вернуть, а когда погадала, немец говорит: «Возвращайте деньги!» — «Господь с тобой!» Геральд — шуметь. Цыганка достала бумажные купюры и плюнула на них: «На! Подавись!» Немец не взял.
И все же, чем дальше, тем сложнее цыганкам задурить людям головы. Все начитанные стали — не доверяют; «смотрят на нас, как на зверинец!».
Молодые котлярки (такие как Юланта) уже не темнят, признаются открыто: знаем про будущее не больше вашего. «Но бывает, скажут человеку хорошее, он в это поверит, берется за дело, у него получается, и выходит, что цыганка ему правду сказала!»
В табор «гадаться» чужаков не водили. У котляров это было не принято — в отличие от русских или польских цыган. Гадали на улицах, в людных местах. Если начинались проблемы с милицией, то всегда было ясно, как их уладить: «Когда гадали, брали нас примерно на пять минут, на десять. Что с нами делать? Мы скажем: “Надо детей кормить — вот и гадаем”. Возьмут три рубля — и отпускают».
Друг дружке цыганки не гадают никогда. Молодых этому даже не учат. Та самая Береза (ей слегка за тридцать) говорит, что «мама всю жизнь гадала и сейчас гадает, а я — ни разу. — «Почему?» — «Стесняюсь».
Свекровь ей вторит: «Ленин был — гадали, Сталин был — гадали, царь был, Брежнев — всегда гадали. А сейчас вот около двадцати лет уже не гадаем, невестки не ходят, прошла эта жизня».
В одних таборах, может, и прошла, а в других не прошла. Как они стояли у «базаров-вокзалов», так и стоят.
В общем, вы уже поняли: к цыганскому гаданью я отношусь довольно скептически. Но был один случай… И случай-то — пустяк! Но приятно вспомнить. Приятно записать. А почему? Из-за Чераны.
Черана — секси. Но в ней есть больше. Одна бровка прямо, другая — криво. Она не самая красивая в таборе, но манит, влечет. Ей легко быть женщиной. Она как дорожка в незнакомом лесу: петляет, петляет, уводит далеко — так далеко, как сама захочет.
Я с ней однажды разговорился насчет цыганского гаданья.
— Это несерьезно, — ответила Черана. — Я гадать не умею, меня не учили, и я никому ни разу не гадала, но я умею говорить человеку, какой он есть. У меня способность. Даже если я человека этого вижу впервые и скажу «он плохой» — он и правда плохой; кто долго его знает, со мной согласится. Наши удивляются: «Как ты это знаешь?» А мне это видно. Не знаю как. Это сразу видно.
— Скажи про меня!
— Ну, ты сам же знаешь…
— Ну и что! Скажи!
…Дело даже не в словах, дело в интонации — голос не врет. Я так долго ждал, чтобы со мной так поговорили, так посидели, но ни одна русская девушка — с каким угодно образованием, сто замечательных книг прочитавшая, сто замечательных фильмов посмотревшая — не смогла это сделать, а неграмотная цыганка, у которой книги ни одной нет в доме и писатель для нее — все равно что космонавт или луноход, она поняла. Я сидел и видел, что меня понимают. Драгоценное чувство. Оно неземное. У меня словно камень с души свалился. Я испытал такое облегчение и готов был кричать: «Какой я счастливый! Какой я богатый! Весь мир обнимаю!»
Мне кажется, женщина, природная женщина (хоть самая лучшая), вряд ли способна «до начальных глин» [43] оценить то, чем я занимаюсь — в поэзии, прозе; да ей и не надо. Но мужчину она понять МОЖЕТ (если голос женского звучит в ней сильнее наносных соображений), пусть даже мужчина делает вещи для нее несуразные. Редко сойдется, но с Чераной сошлось. Несмотря на всю разницу. Ведь это ерунда, что она цыганка, а я писатель; главное — то, что она человек, и я человек (каждый в свою сторону), а уже потом — цыганка, писатель…
43
Из стихотворения М. Цветаевой.