Бал. Жар крови
Шрифт:
— Я все еще был в полусне. Я видел двух дерущихся мужчин. Вот и все.
— Господин Жан не звал на помощь?
— Если и звал, то я не слышал.
— А куда убежал второй мужчина?
— В лес.
Франсуа медленно провел рукой по глазам.
— Неслыханно. Непостижимо… Конечно, несчастный случай подобного рода не исключен, но его трудно объяснить недомоганием: нельзя оступиться на мостике, который переходят по десять раз на день уже двадцать пять лет. Колетт сказала: «Должно быть, у него закружилась голова». Но отчего? Головокружения ему были несвойственны, он прекрасно себя чувствовал. С другой стороны, мы все знаем, что в наших краях случались кражи и поджоги, а в том году поймали каких-то бродяг. Иногда я говорил себе, что это несчастье, возможно, было не единственным в своем роде, что бедный Жан стал жертвой убийцы. Но рассказ этого паренька более чем странен. Почему Жан сразу не пошел в дом? Ты уверен, что он долго стоял рядом с машиной?
— По твоим же собственным словам, ты спал, — сказал я мальчику. — Ты знаешь, что во сне теряется ощущение времени. Иногда кажется, что прошло лишь несколько минут, а минуло полночи. А иногда, наоборот, видишь длинные сны, и ты уверен, что уже давно спишь, а на самом деле едва глаза сомкнул.
— Вот это верно, — раздалось множество голосов.
— По-моему, вот что произошло. Мальчик спал. Он проснулся, услышал шум мотора, снова задремал, и ему показалось, что прошло много времени. На самом деле между прибытием Жана и тем моментом, когда он переходил мостик, прошло всего несколько секунд. Возможно, какой-то бродяга, знавший, что в доме той ночью почти никого нет и даже служанка ушла, проник на мельницу. Появление Жана застало его врасплох. Он услышал шаги и поспешил наружу. Жан хотел его остановить. Тогда мужчина стал защищаться и во время драки столкнул Жана в воду. Вот как все, наверное, произошло.
— Надо сообщить в полицию. Дело серьезное.
Тогда мы заметили, что Колетт плачет. Один за другим мужчины встали.
— На выход, за работу, — сказал Малюре.
Они осушили свои стаканы и вышли. В большой кухне остались женщины, они хлопотали по хозяйству, не глядя на Колетт. Отец взял ее за руку, помог сесть в машину, и мы уехали.
Сегодня такой теплый вечер, что я решил посидеть на скамейке, расположенной за кухней, откуда мне виден маленький сад, который я развел недавно, хотя раньше мне нужны были лишь кое-какие овощи для супа. Я сам посадил розовые кусты, оживил умирающий виноградник, копал, полол, подрезал фруктовые деревья. Постепенно я привязался к этому клочку земли. Летними вечерами я испытываю едва ли не блаженство, слыша, как зрелые фрукты падают в траву с мягким стуком. Наступает ночь… Но можно ли это назвать ночью? Дневная лазурь мутнеет, затем зеленеет, и с видимого мира постепенно сходят все краски, оставляя лишь промежуточный оттенок между серым тоном жемчуга и цветом железа. Зато особую четкость приобретают все контуры: колодца, вишневых деревьев, низкой стенки, леса и головы кошки, играющей у моих ног и грызущей мой башмак. В этот час служанка уходит к себе; она зажигает на кухне лампу, и свет ее моментально погружает в сумрак все предметы. Это лучшее время суток. Естественно, Колетт выбрала именно этот момент, чтобы прийти просить у меня совета. Признаюсь, я принял ее прохладно, так прохладно, что это ее озадачило. Просто дело в том, что, когда я по собственной воле выхожу из дома и общаюсь с другими людьми, я соглашаюсь проявлять больший или меньший интерес ко всем этим чужим жизням, но когда я забиваюсь в свою нору, я ценю свой покой, и тогда не тревожьте меня рассказами о ваших любовных интригах и раскаянии.
— Что я могу для тебя сделать? — спросил я у плачущей Колетт. — Ничего. Я не понимаю, что тебя так терзает. Только от твоих родителей зависит, дадут или не дадут ход делу в связи с рассказом этого дурачка. Иди к ним. Они не дети. Знают жизнь. Ты им скажешь, что у тебя был любовник, что этот любовник убил твоего мужа… Но на самом-то деле как все произошло?
— В тот вечер я ждала Марка. Жан должен был вернуться только на следующий день. До сих пор не понимаю, что случилось, почему он решил вернуться раньше.
— А что тут непонятного? Какая наивность! Кто-то его предупредил, что ты поджидаешь любовника.
Каждый раз при слове «любовник» она вздрагивала и опускала голову. Мне было слышно, как в ночной тиши раздаются ее тяжкие вздохи. Ей стыдно. Но какое иное слово мог бы я употребить?
— Я думаю, — наконец проговорила она, — что его предупредил слуга, который тогда у меня работал. Как бы там ни было, в полночь я ждала Марка. В тот миг, когда он переходил мостик, на него набросился мой муж, поджидавший его. Но Марк был сильнее. — Какая гордость невольно прозвучала в ее голосе! — Марк не хотел причинить ему зла, он просто защищался. Но потом его охватил гнев. Он схватил Жана в охапку, подтащил к тому месту, где не было поручня, и столкнул его в воду.
— Этот парень приходил к тебе уже не первый раз?
— Да…
— Значит, ты недолго была верна бедному Жану?
Ответа не последовало.
— Но ведь ты за него вышла не вопреки своему желанию?
— Нет. Я его любила. Но другой… Как только я его увидела, слышите, с самого первого дня он мог делать со мной все, что хотел. Вам это кажется необычайным?
— Нет, отчего же, я знал подобные случаи.
— Вы смеетесь надо мной. Но поймите же, я не была рождена для того, чтобы стать падшей женщиной. Если бы у меня от природы имелась склонность к интрижкам, все это казалось бы мне крайне простым: измена, которая привела к печальной развязке, вот и все! Но на самом деле я была создана для того, чтобы прожить такую жизнь, как у моей матери, иметь чистое сердце, состариться, как она, благородно, без сомнений, без раскаяния. И вдруг… Помнится, я провела целый день с Жаном. Мы были так счастливы. Потом я пошла к Брижит Декло. Мы дружили. Она ведь молодая. У меня не было подруг-ровесниц. И — это странно — мы были похожи друг на друга. Я ей это часто повторяла, она смеялась, но, скорее всего, считала, что я права, потому что отвечала: «Мы могли бы быть сестрами». Это у нее я впервые встретила Марка. И я тут же поняла, что она была его любовницей, что она его любила, и я почувствовала… странную ревность. Да, я ревновала еще до того, как влюбилась. Но ревность — не очень подходящее слово! Нет, я завидовала. Я отчаянно завидовала тому счастью, которое Жан не мог мне дать. Я имею в виду не только чувственное счастье, понимаете, но какую-то душевную лихорадку, нечто, совсем не похожее на то, что до сего момента я называла любовью. Я вернулась домой. Проплакала всю ночь. Я сама себя боялась. Если бы Марк оставил меня в покое, я бы его забыла, но я ему приглянулась, и он беспрестанно меня преследовал. И вот однажды, несколько недель спустя…
— Понятно…
— Я прекрасно понимала, что долго так продолжаться не может. Я понимала, что он женится на Брижит, как только умрет ее старый муж. Я думала… Да нет, я совсем ни о чем не думала. Я любила его. Я говорила себе: раз Жан ни о чем не знает, то как будто ничего и не происходит. Иногда в своих кошмарах я воображала, что он узнает, но позже, гораздо позже, когда мы уже состаримся. И мне казалось, что он меня простит. Но как же я могла предвидеть эту страшную беду? Я его убила. Я убила своего мужа. Он погиб по моей вине. Я это себе все время повторяю, и мне кажется, я скоро сойду с ума.
— Слезами его не вернешь. Успокойся и подумай лучше, как предотвратить скандал, так как тщательное расследование, естественно, с легкостью откроет истину. Все вокруг знают.
— Но как предотвратить скандал? Как?
— Нужно, чтобы твой отец не заявлял в полицию, а для этого придется ему рассказать…
— Я не могу! Я ему ничего не скажу! Не могу! Не посмею…
— Да ты с ума сошла! Можно подумать, что ты боишься своих родителей, родителей, которых ты так любишь.
— Как вы не понимаете! Вы же знаете, как они живут, знаете, как восхитительно их согласие, как высоко они ценят супружескую любовь. И я, их дочь, признаюсь им, что обманывала своего мужа самым низким образом, что, когда он уезжал, я принимала у себя мужчину, наконец в том, что мой любовник убил его? Для них это будет страшным ударом. Не достаточно ли мне иметь на совести одно несчастье? — вскричала она и разрыдалась.
Когда она немного успокоилась, я еще раз спросил, чего именно она хочет от меня.
— Не могли бы вы им объяснить?..
— Но в чем же разница?
— Ах, не знаю! Но мне кажется, я умру, если мне придется самой им во всем признаться… Вы… Вы заставите их понять, что это была минута затмения, что я не такая уж плохая и испорченная, что я сама не понимаю, как я могла так действовать. Ну пожалуйста, дорогой дядя Сильвио.
Подумав, я отказался.
Бедная Колетт вскрикнула от удивления и отчаяния:
— Нет? Но почему нет?
— По многим причинам. Во-первых (я не могу тебе объяснить почему, но прошу мне верить), если удар, как ты говоришь, нанесу я, твоя мать пострадает от него еще больше. Не спрашивай почему. Я не могу тебе этого сказать. И наконец, я не хочу быть замешанным во все ваши истории. Я не хочу ходить от одного члена семьи к другому с утешениями, объяснениями, советами и многочисленными моральными предписаниями. Я старик, Колетт, и хочу покоя. В моем возрасте испытывают некое отчуждение… Ты не в состоянии этого понять, как я не в состоянии понять ваши интрижки и безумства. И стараться мне бесполезно, я все равно не увижу вещи в таком же свете, как ты. Для тебя гибель Жана — чудовищная катастрофа. Для меня… Я видел столько смертей… Бедный неуклюжий и ревнивый мальчик, которому сейчас гораздо спокойнее там, где он есть. Ты осуждаешь себя за то, что стала причиной его смерти? Я считаю, что у различных происшествий нет иных причин, чем случай или предопределение. Твоя история с Марком? Ну что ж, вы получали удовольствие. Чего вам еще надо? И твои родители тоже, эти благие души… Я не смог бы удержаться от того, чтобы не высказать свое мнение, которое их удивит и заставит страдать…