Бал. Жар крови
Шрифт:
«Колетт решила выиграть время, — подумал я, — наверное, она напишет им всю правду из Невера. Это избавит ее от необходимости признаваться лично, чего она так боится».
Я также подумал, что, возможно, она посоветовалась со священником. Позже я узнал, что она это сделала уже давно и священник порекомендовал ей рассказать родителям обо всем, что произошло, добавив, что это стало бы для нее справедливым наказанием. Но страх причинить страдания обожаемым родителям не позволил ей признаться. Кроме того, я думал и о других возможных причинах отъезда Колетт, но, естественно,
— Мне кажется, — сказал я Франсуа, — что Элен права; Колетт будет страдать, если правосудие начнет копаться в их с Жаном личной жизни.
— Боже мой! Бедные дети! Но им нечего было скрывать!
— Что до убийцы — если парень не врет и таковой действительно был, — то он, скорее всего, давно уже бежал отсюда.
Но Франсуа покачал головой.
— Но это не предотвратит повторного преступления, на которое его спровоцирует нужда или пьянство. Если он убьет кого-либо не здесь, а в другом месте, чем это облегчит мою ответственность? Я отвечаю перед собственной совестью за то, что он может совершить, будь то в Саон-е-Луар, в Ло-е-Гаронн, на севере или на юге.
Он взглянул на свою жену.
— Я даже не понимаю, как об этом можно спорить. Ты удивляешь меня, Элен. Как ты, обладая такой безупречной и чистой совестью, не чувствуешь, насколько низка сама мысль о том, чтобы замолчать преступное действие только потому, что это нарушит наш покой?
— Не наш, Франсуа, а нашего ребенка.
— Долг не имеет ничего общего с отеческой или материнской любовью, — мягко возразил Франсуа. — Но к чему спорить? Колетт вернется. Мы обо всем поговорим, и я уверен, что она согласится с моими доводами.
Прошло немало времени. Они стали собираться домой. Намереваясь идти пешком до Мон-Таро, они предложили мне сопровождать их. В течение всего пути, следуя молчаливому соглашению, мы избегали говорить о детях, но я видел, что они думали только о несчастном случае и о вчерашней сцене.
Элен пригласила меня с ними отобедать. Я согласился. Не успели мы закончить трапезу, как в дверь позвонили. Служанка объявила, что пришла Брижит Декло.
— Она хочет переговорить с господином и госпожой Эрар, — добавила она.
Элен страшно побледнела. Франсуа казался удивленным, но так как мы находились в небольшом кабинете, где нам только что подали кофе, он попросил служанку впустить посетительницу и поднялся ей навстречу.
Этот кабинет — очаровательная комнатка, заставленная книжными шкафами, с двумя большими креслами по обе стороны камина. Уже более двадцати лет мои родственники коротают здесь тихие вечера, он — в одном кресле, с книгой, она — в другом, с рукоделием. Между ними степенно и мирно тикают часы, как сердце, которое не тревожат угрызения совести, — чем это не символ супружеского счастья?
Брижит вошла и с любопытством огляделась: эта комната в доме моих родственников была ей не знакома. До этого она заходила к ним только один раз, в день свадьбы Колетт, и тогда она видела лишь мрачноватую парадную гостиную. Но здесь все говорило о глубокой взаимной любви. Люди лгут, но цветы, книги, портреты, лампы, потрепанный и нежный вид вещей — все это обладает большей искренностью, чем человеческие лица. В свое время я часто рассматривал все эти вещи и думал: «Они счастливы друг с другом. А прошлого как будто и не бывало. Они счастливы и любят друг друга». Затем я перестал даже размышлять об их счастье, настолько оно было очевидным. Впрочем, меня это больше не занимало.
Брижит показалась мне бледной и исхудавшей. В ней стало меньше… звериного начала, если можно так выразиться, и больше женского. Я хочу сказать, она утратила дерзкую самоуверенность счастья. Было видно, что она чем-то обеспокоена: она бросала взгляды, в которых было что-то необъяснимое, как будто вызов, упрек, и в то же время любопытство и тревога. Она отказалась от чашки кофе, которую ей машинально предложила Элен, и произнесла тихим дрожащим голосом:
— Господин Эрар, я пришла умолять вас не давать ход вашим планам, не заявлять в полицию по поводу гибели вашего зятя. Все очень серьезно. Если дело раскроется, это приведет к еще большим несчастьям.
— К большим несчастьям? Для кого же?
— Для вас.
— Вы знаете, кто убил Жана?
— Да. Марк Онет, мой жених.
Франсуа встал и нервно зашагал по комнате. Элен хранила молчание. Брижит подождала минуту и, видя, что ни один из них не произносит ни слова, вновь заговорила:
— Через несколько дней мы собираемся пожениться. Мы любим друг друга. Если разразится скандал, он нанесет нам непоправимый удар, а вашего несчастного зятя вы все равно не вернете.
— Но, мадам! — воскликнул Франсуа. — Отдаете ли вы себе отчет в том, что вы говорите?.. Кто именно является убийцей — какой-нибудь бездомный бродяга или ваш жених Марк Онет, — это ничего не меняет по отношению к преступлению, и человека, который его совершил, надо судить. Как?! Вы осмеливаетесь просить меня во имя вашего счастья, тогда как вы разрушили счастье моей дочери? Двое мужчин, я полагаю, поссорились из-за вас? Может быть, за вами ухаживали оба?
У нашего славного Франсуа есть лишь один недостаток: у него нет навыков общения, и когда он сильно взволнован, он выражается, как говорят в народе, «по писаному». Не знаю почему, но меня это всегда поражало, как и сегодня. Я не смог сдержать улыбку, и Брижит тоже, но в ее улыбке не было доброжелательности.
— Господин Эрар, клянусь вам, эти двое поссорились не из-за меня, а Жан Дорен никогда не ухаживал за мной. Не надо на него клеветать. Он был верен своей жене, а я бы на него и вообще не обратила внимания. Я вот уже четыре года любовница Марка Онета. Я не любила и не люблю никого, кроме него.
Она с вызовом посмотрела на Франсуа, что вывело его из себя.
— И вам не стыдно?
— Стыдно? Отчего же?
— Как людям бывает стыдно, когда они совершают бесчестный поступок, — ответил он ледяным тоном. — У вас был старый муж, но ваш долг заключался в том, чтобы относиться к нему с уважением. Низко изменять человеку, спасшему вас от нищеты, баловавшему и любившему вас, оставившему вам состояние. А его деньгами вы расплачивались с молодым любовником…