Балансовая служба
Шрифт:
– Мы не можем позволить себе быть безрассудными, – колдунья приложила ладонь к груди, – нас ведет высшая сила, которая говорит, что все свершится в свое время. Так, и только так… Присядь рядом со мной.
Это было так неожиданно, что Иван Васильевич растерялся.
– Присядь…
Митрохин опустился на циновку, сел, привычно сложив ноги.
– Тебе надо успокоиться! Все произойдет в свое время.
– Да?
– Да… – Иван Васильевич замолчал, пребывая в задумчивости. Решил поделиться, выдержав короткую паузу:
– А я стихи стал сочинять мистического содержания.
– Прочитаешь? – заинтересовалась Медея.
– Ну, если тебе интересно… – смутился Митрохин. – Я вообще-то стихи раньше никогда не писал. Но тут с душой что-то странное творится.
Захотелось поэзии. На память я мало кого помню.
И вот сам сочинил.
– Прочти, – попросила колдунья.
– Хорошо… – согласился Митрохин и начал читать на память:
Горд отец-мелиоратор,нежно говорит "Сынок,ты освоил перфоратори отбойный молоток.Ты теперь легко и простобез каких-либо проблемстанешь властелином грозныморосительных систем".Глянул сын недобро оченьиз-под кепки и сказал:"Не для этого я, отче,свою молодость отдал.Не для этого училсяпроектировать, паять,я на этот свет родился,чтобы темным лордом стать".Он извлек из недр спецовкикипы гаечных ключей,материал для облицовки,измерители свечей.Гайки, саморезы, гвозди,толстый буровой снаряд,сложных механизмов гроздья —весь инструментальный ряд.Зло нахмурился, кивает,берет в руку молотоки болты звездой вбиваету отцовских старых ног…Это может с каждым статься,всех дурманом опоиткафедра мелиорацииинститута БелНИИ.– Что это за институт? – поинтересовалась Медея.
– БелНИИ, я там работал на кафедре милиорации. Ну это еще перед тем, как в Москву приехать.
Правда, там никакой мистики не было. Обычная работа. Это я уже сейчас придумал. Наверное, на меня так все эти события повлияли. Балансовая служба. Магия. Ну и так далее…
– Хорошее стихотворение, – одобрила колдунья, – смешное.
– Правда?
– Правда. Я бы на твоем месте продолжала.
– Хорошо, – согласился Иван Васильевич, – напишу еще что-нибудь, как только вдохновение придет. Оно меня не каждый раз посещает. Чаще всего какая-нибудь ерунда в голову лезет…. Ты знаешь, раньше со мной такого никогда не было.
– А все потому, что ты сильно изменился.
– Я и сам об этом думал, – признался Митрохин, – говорят, есть люди, которым тяжкие испытания идут на пользу. Наверное, я из таких. И мне нужно было побывать на рудниках, чтобы понять многое в себе и в окружающем мире.
– Это опыт, предначертанный тебе свыше. Не мы выбираем наш путь. Наш путь выбирает нас.
– Опять заговорила, как умалишенная, – Иван Васильевич покосился на колдунью с неудовольствием, – неужели нельзя изъясняться проще…
Грубостью он старался компенсировать тот хаос, что творился в душе. Сердце, когда он находился рядом с Медеей, начинало биться учащенно. А когда писал стихи, ее образ так и лез в голову. В результате получалась одна любовная лирика. Причем насыщенная таким яростным эротизмом, что он не рискнул бы поделиться ею даже с ближайшими друзьями. Что уж говорить о Медее! Митрохин пребывал в уверенности, что, если бы она увидела проникнутые горячим желанием неровные ямбы, отношения их стали бы совсем другими – колдунья не на шутку оскорбилась бы, а может, и вовсе выгнала бы эротомана из лагеря. Поэтому он тщательно скрывал основное направление своего творчества. Хотя в голове, когда он смотрел на «богочеловечинку», все время крутилось ранее сочиненное: «по циновке распластав тазобедренный сустав», «белой грудию своею, от которой я балдею», «а глаза, как два агата, смотрят, смотрят виновато» – строки, сочиненные в моменты самых ярких поэтических озарений.
Поэтические упражнения Митрохина в дальнейшем продолжились. Тем более что вскоре и погода стала под стать лирическому настроению Ивана Васильевича. Над всем северо-западом страны нависли тяжелые тучи, и пошли затяжные дожди.
Ночью и днем с неба лило нескончаемым потоком, как будто Черное божество задумало утопить защитников человечества, понатыкав дырок в небосводе. Возле лагеря текли полноводные мутные реки, заполнив пересохшие русла.
Больше всего Митрохина раздражало, что от всепроникающей влаги невозможно было укрыться. Шатер не спасал – даже пропитанная специальным составом ткань, считающаяся в отсталом Хазгаарде непромокаемой, не могла удержать воду.
Иван Васильевич дрожал от холода и отчаянно злился на Медею за то, что она потребовала оставить форпост Саркона – занятую ранее людьми крепость. Как хорошо было бы сейчас укрыться под ее каменными сводами, развести огонь, просушить одежду.
Он стоял, задрав голову, и смотрел, как летит липкая холодная морось. Серое беспросветное небо затянуто тучами до самого горизонта. Ветер, сопровождающий непогоду, рвет балдахины, налетает порывами на немногочисленные шатры. Капли собирались на лице, текли по щекам, забирались за воротник.
Отложив стилос и деревянный брусок, на котором он выцарапывал буквы стихотворений, Митрохин брал магический клинок и отправлялся упражняться, чтобы хоть немного согреться. Тренировочную площадку сделали в южной части лагеря.
Здесь всегда занимались несколько копейщиков и мечников. Тренировали их дезертиры из армии Саркона. Таких насчитывалось не меньше сотни.
В том числе несколько командиров наступательных отрядов, которых специально готовили к тому, чтобы вести воинов на убой – в лобовую атаку, забрав с собой перед смертью как можно больше солдат неприятеля. Воины из легионов Саркона действительно многому научили людей – они знали множество приемов владения холодным оружием. Митрохин советовался с ними насчет наступательной тактики, его интересовало, как будут действовать джинны на поле боя, он планировал ответные действия людей.
Дождь прекратился так же внезапно, как начался. Сквозь тучи проглянуло солнце, залив долину ярким светом, и на душе у Митрохина потеплело.
Он кинулся к колдунье. Медея встретила его улыбкой.
– Пора выполнить свое предназначение! – сказала она. – Ты должен воодушевить люде" на борьбу.
– Но как?! – поразился Иван Васильевич. – Они и так стараются, тренируются.
– Поговори с людьми. Я сделаю так, что все они соберутся и выслушают тебя.
– Ну… ладно, – согласился Митрохин. – Только давай завтра.
– Хорошо. Будь готов!
Утром люди выбрались из шатров и из-под балдахинов и столпились, ожидая выступления оратора. Митрохин забрался на возвышение, с сомнением оглядел притихший народ. Конечно, необходимость толкнуть речугу, очевидно, назрела, но что именно говорить, чтобы вызвать всеобщее воодушевление, он не знал. Нет, разумеется, он размышлял на досуге над этим вопросом и даже набросал в уме кое-какие тезисы. Но сейчас все они таинственным образом улетучились, оставив в голове зияющую пустоту.