Баловни судьбы
Шрифт:
— А мы там подцепим лодку, — сказал Калле. — Или уйдем вплавь.
Но он уже не хорохорился, нет, и это было видно. Где уж тут хорохориться, когда патрульная машина висит у тебя на хвосте, а на обратном пути поджидают другие машины, набитые гадами, у которых от напряжения аж давление подскочило, и ты, как в ловушке, на этом проклятом полуострове, где со всех сторон море. В конце концов перед нами остались только две дороги, и на обеих висел знак, что это тупики.
— Давай здесь разворачиваться! Дальше нельзя! — крикнул я.
Но Калле и ухом не повел. Не знаю, чего он думал, и думал ли вообще, или просто ехал, пока еще можно было ехать. Дорога, которую
— Чтоб им провалиться, этим частным владениям! — проворчал Калле. Через открытые чугунные ворота он въехал прямо в парк. Здесь асфальт кончался. Он оборвался на поросшей травой лужайке, сбегавшей к Осло-Фьорду; узкая, посыпанная гравием дорожка окружала какую-то скульптуру и купу невысоких плакучих ив. Калле затормозил и остановился.
Крышка, подумал я, но промолчал. Да и что тут скажешь? Патрульная машина ворвалась в парк и остановилась перед нами. В особняке залаяла собака. Парадная дверь распахнулась, и на крыльцо вышел какой-то тип. Хозяин дома стоял на страже своей собственности. А что, все права были на его стороне. Калле опустил окно и шепнул мне:
— Замри, Рейнерт! Замри и не шевелись!
Вот тут-то легаш из патрульной машины и свалял дурака. Он, как и я, решил, что мы уже подняли лапки кверху и ему остается только вылезти из машины и взять добычу голыми руками. Увидев, что Калле открыл окно, он отворил свою дверцу, вылез и потопал к нам.
Все произошло так быстро, что я и ойкнуть не успел. Когда легавый был уже рядом, Калле отпустил сцепление, и «ситроен», подпрыгнув, рванул с места. Гравий и щебенка брызнули из-под колес, мы дали сумасшедший крен, потом выровняли и той же дорогой покатили обратно. Дядька, что вышел из дома, стоял у ворот. Он орал и махал руками, пес бешено лаял у его ног, потом дядька наклонился и что-то поднял с земли. Прежде чем мы сообразили в чем дело, он швырнул нам навстречу здоровенный булыжник. Зазвенело разбитое ветровое стекло. Он хотел убить нас своим камнем! Но не вышло. Нас он не убил. Только стекло разбил, переднее сиденье было засыпано осколками, а ветровое стекло выглядело так, словно мы побывали в настоящем сражении. Но остановить нас ему не удалось. Теперь нас сам черт не остановил бы! Если человек по-настоящему испугался, у него появляется злость и такая сила, какая ему и не снилась. А этот камень — он нас не на шутку напугал!
Он валялся на полу под ногами у Калле, я поднял его и взвесил в руке.
— Булыжник, — сказал я. — С клумбы. Верных четыре килограмма. Это все тебе, Калле! Прямо тебе в рожу!
— Они тут в Западном Осло все шибко культурные, понял? Некультурные тут не живут.
Теплый весенний ветер со свистом врывался в машину через дыру в стекле. Она была величиной с кулак, не меньше. Мы катили обратно той же дорогой, что и сюда, патруль — сзади, мы — впереди. На ближайшем перекрестке нас опять ждала полицейская машина, загораживая нам путь, чтобы объехать ее, много извилин не требовалось, теперь это, можно сказать, вошло у нас в привычку. Мы свернули влево и погнали дальше по боковой дороге. Виллы, виллы, сады и высокие деревья. Патрульная машина опять висела у нас на хвосте. Что тут можно придумать, на таком расстоянии? Надо было как-то выиграть время. И мы опять проделали тот же трюк, что и в Дворцовом парке. Ночь была теплая, сухая и чуть подернутая светлой дымкой, весенний ветер обжигал наши разгоряченные лица. Мы дождались,
Тут-то и обнаружилось, что «ситроен» стал плохо повиноваться. Из-за чего? Из-за того крена у виллы? Или из-за того, что мы долбанулись о бортик тротуара на мосту Бюгдё? Как бы там ни было, теперь наш «ситроен» бежал уже не так резво и не так покорно слушался руля. Потом он вдруг осел и завалился на один бок. Это был уже конец.
— Черт! — Калле выругался. — Что-то барахлит. Утечка в гидравлике, так вроде.
Так или не так, но только нам было уже не до состязания с мощной патрульной машиной, это и дурак бы сообразил.
— Надо его бросать! — крикнул я. — Не фига и пытаться уйти на нем! Бросаем и бежим!
— Едем к пляжу! — крикнул он мне. — Это наш последний шанс!
Мы уже не переговаривались друг с другом, только кричали. Проскочив деревянную церковь, мы свернули налево у Королевской усадьбы и погнали вдоль Королевского парка. Вот и пристань на старом пляже, все закрыто, темно, нигде ни огонька — лишь поля, лесок, пустынный причал, запертый киоск и до самого Киллингена студеное, все в белых барашках море. «Ситроен» все больше и больше заваливался на правый бок, у самой изгороди нам пришлось сойти с дистанции. За спиной у нас был весь полуостров, над головой — чистое звездное небо, сбоку — небольшой лесок и кусты, а впереди — безбрежный, ровный Люсакер-фьорд, совершенно пустой в это ночное время. Подведя машину к песчаному валу, Калле крикнул:
— Дуем в разные стороны! Встретимся ночью в камере либо завтра в десять на станции в Вейтвете. Давай, друг, жми!
Это были последние слова, что я слышал от Калле. Вскоре после того он упал на землю с пробитой спиной. Да, голоса его я не помню, но смысл его слов был именно такой. Мы распахнули дверцы каждый со своей стороны и выскочили, не дожидаясь, пока «ситроен» остановится; он медленно катился, точно усталый, запыхавшийся бегемот, наконец, уткнувшись носом в песчаный вал, замер с открытыми дверцами и урчащим мотором. К тому времени Калле уже почти скрылся в редких кустах. Оглянувшись, я увидел, как один из гадов отворяет клетку в багажнике и выпускает собаку, а другой уже бежит к кустам вслед за Калле.
Дальше все происходило, как при замедленной съемке. Эти-то секунды и снятся мне по ночам снова и снова, и я ору во сне. Слева от меня, метрах в тридцати — сорока, мелькает пригнувшаяся к земле фигура Калле. Он, как умеем только мы с ним, бежит по ровному сыпучему песку. У патрульной машины, оскалившись и повизгивая, стоит собака. За Калле бежит легаш в синем комбинезоне, в правой руке у него пистолет, он бессвязно орет в сверкающую весеннюю ночь:
— Стой! Руки вверх! Именем закона!
Я не слышу, что он кричит, но, наверно, что-нибудь в этом роде.
Повернувшись ко всему этому спиной, я припускаю по первой же тропке. Знай себе бегу, и лесок смыкается вокруг меня, и на том берегу я вижу над гребнем холма небольшие белые хлопья тумана. Ледяные пальцы страха впиваются в горло, мне дико хочется добежать до лодочной пристани в Бестумкилене, вскочить в первую попавшуюся лодку, завести мотор и умчаться подальше отсюда.
За мной пустили овчарку, я слышу, как она продирается сквозь кусты все с тем же жалобным горловым повизгиванием.