Бар «Безнадега»
Шрифт:
Совершенно ожидаемо и предсказуемо мне снится Лимб и Зарецкий. Я вижу высокую фигуру на расстоянии нескольких шагов, знаю, что он что-то говорит, но не разбираю ни слова, не могу дотянуться, как ни стараюсь. Но, что странно, больше меня волнует невозможность расслышать именно слова, чем невозможность прикоснуться. И что-то странное есть во всей его фигуре, она какая-то не такая… в ней что-то неуловимо изменилось.
К удивлению, после этого сна становится легче. Я почти чувствую себя отдохнувшей, страх душит не так сильно, волнение осталось, но стало немного глуше. Ощущения уверенности
Дашка тоже выглядит гораздо лучше. Ее стойкость меня поражает. Она станет невероятно сильной верховной, такой, которую этот город никогда не знал, но в которой нуждается.
В гостиной на каминной полке я нахожу свой телефон, на диване ждут Данеш и Мизуки. Лебедева несмело улыбается, на руках сигилы и руны, выведенные черным углем, кончики пальцев в золе. У ворот уже ждет машина. В город мы едем почти в полной тишине, Лебедева лишь пару раз задает вопросы о том, что я… мы собираемся делать. Я отвечаю односложно, держу ее за руку, вдыхаю ее запах, потому что там, в бреши, именно ее запах будет меня вести.
«Безнадега» тоже подготовлена, северный ковен, его остатки, там. Нетерпеливо ждут, жадно всматриваются в Дашку, Вэл заметно нервничает, у него дрожат руки, взгляд бегает по залу с одного лица на другое, с рун и сигилов на столики. Мечется лихорадочно, как загнанный зверь. У окна у северной стены лежит, накрытое пледом, тело. Я искренне надеюсь, что оно мне не понадобится. Я собираюсь нарушить пару законов мироздания и добавлять к ним еще один не особенно хочется.
Пока Данеш что-то говорит, обращаясь к ведьмам, я набираю в грудь побольше воздуха, медленно выдыхаю, выпускаю себя, концентрируюсь и собираюсь. Просто дышу и прислушиваюсь к себе и «Безнадеге». Список я проверила еще в машине, Зарецкого в нем не нашла, поэтому сейчас выключаю телефон и передаю его Вэлу.
Ведьмы поднимаются из-за столов и рассредоточиваются по кругу, а я разминаю плечи и шею, готовлюсь к переходу. В центре зала я и Дашка, максимально близко друг к другу. На губах Лебедевой все еще играет улыбка, и она помогает мне взять себя в руки окончательно.
Когда мелкая берет меня за руку, и мы садимся на пол, северный ковен начинает шептать. Глухо, низко, холодным ветром. Сознание затягивает знакомой пеленой: я пока не в бреши, но уже рядом. Надеюсь, что и рядом с Аароном тоже.
А через миг шепот ведьм становится громче, мерцают руны на полу, сигилы на Дашкиных руках наливаются чернотой и расплываются, стекают с запястий и предплечий на пол, расползаются под нами черной лужей, переползает с тонких пальцев на мои руки зола, обволакивая пеленой знакомого ада.
– Сосредоточься на Аароне, представь его, - говорю тихо. – Ощути его в бреши, покажи мне, где он. Прикажи своим мертвым сестрам найти его, - голос низкий и тягучий, во мне говорит мой собственный ад, и я проваливаюсь в Лимб.
Приземляюсь на лапы, всматриваюсь в белесый туман, что тут вместо неба, земли, севера и юга. Обрывки чужих воспоминаний тут смотрят пустыми глазницами мертвых, шепот, плач, крики и смех, чужие голоса, у которых нет полутонов и оттенков, они все одинаковые и все похожи один на другой, сливаются в общий гул.
Я втягиваю носом воздух, но пока не улавливаю ничего знакомого. Гончая во мне стала слишком сильной, просто проглотила все то, что навесил на меня Аарон. Дашка – другое дело, она пока закрыта, и она сохранила с Зарецким эту связь. И мне надо, чтобы она дала мне почувствовать ее.
«Ну же, Дашка».
Я вслушиваюсь в гул, стараясь уловить в нем шепот ведьмы, всматриваюсь в тени, бесполые, пустые лица. Чистилище не такое, каким когда-то представлял его Данте, не такое, каким его описывали греки и скандинавы. Оно пустое… тут все пустое. Тут все стирается и сливается в одно, в ничто. Здесь нет времени, дня, ночи, здесь нет пространства, только пустота. Оно затягивает и обещает покой, здесь всем на все наплевать. Воспоминания о страданиях, боли, страхе, любви, счастье исчезают. Все исчезает. Поэтому собиратели шагают в брешь, чтобы не помнить, чтобы обо всем забыть. Чистилище вытаскивает и рассеивает в себе все воспоминания, «очищает» души от всего, превращает их… в овощи. Глотает и перемалывает все подряд. Здесь собиратели находят свое освобождение. Говорят, что гончие были рождены тут, что во времена Дикой охоты могли свободно ходить через границу и сохранять себя, чтобы ни небо, ни ад не имели над ними власти. Ни бог, ни дьявол не могли ими управлять. Только Каин, проклятый на вечную жизнь за отнятую чужую.
Надеюсь, остатки ведущего пса во мне помогут вытащить не только меня, но и Зарецкого. Надеюсь, я пойму, как это сделать.
«Дашка, давай же».
Я слушаю и слушаю. До звона и боли в висках, втягиваю и втягиваю носом воздух. Где-то там, в «Безнадеге», стискиваю тонкие руки крепче, возможно, оставляя на тощих запястьях синяки. Сбоку кто-то кричит, смеется, плачет и зовет маму, кто-то орет о своей ненависти, кто-то говорит о любви. Появляются и исчезают надо мной, вокруг лица и фигуры, раззявленные рты и пустые глаза. Но среди них нет того, кто мне нужен.
А брешь шепчет и тянет, говорит о тишине, покое, о том, что здесь не надо будет никого забирать, никого искать, о том, что не будет больше изувеченных трупов мужчин, детей, женщин. О том, что не надо будет больше никогда прикасаться к ледяной, твердой коже мертвых, видеть обрывки их жизней, вытаскивать застрявших из тел, ощущать запах крови. Не будет этого чувства вины. Больше никогда.
«Дашка».
Я не двигаюсь, все еще жду.
Лапы вязнут в тумане все больше и больше, серое ничто цепляется за морду, хвост и уши, пробует мой ад на прочность. Пока прочнее я.
«Лебедева!»
Запахи. Тут нет запахов, тут вообще ничем не пахнет. И это заставляет нервничать, потому что не позволяет ориентироваться. Тут все против того, чтобы я могла ориентироваться.
Голоса продолжают шептать, стонать, просить и о чем-то рассказывать, только среди них я все еще не слышу голоса того, за кем пришла.
Я закрываю глаза, представляю Зарецкого. Темные глаза, самоуверенная, полная ехидства улыбка, щетина и широкие плечи. Его крылья. Шесть темных, сильных крыльев, руки, увитые венами, ад со вкусом бренди и греха. Темный, тягучий, сладкий. Уверенный, сильный Аарон, падший серафим, Десница.