Барбара Радзивилл (сборник)
Шрифт:
Пан Анджей вытащил платок, стал вытирать свой лоб. Барбара вдруг заметила, как дрожат его руки. Ей стало жаль отца, захотелось попросить у него прощения, пообещать, что впредь она будет благоразумней.
Но пан Анджей еще не закончил.
– Я вызвал тебя, чтобы объявить, – неожиданно решительно сказал он, – что отныне я сам буду распоряжаться всем, что касается тебя. И не обижайся, если что-то из моих указаний тебе не понравится. Уже сейчас могу сказать, что с сегодняшнего дня я запираю наши ворота. Никаких прогулок, никаких гостей…
– Но
– Кто именно? Те безмозглые мужланы, что устроили сечу на замковом дворе? Или святоши в костюмах выездных лакеев?.. Ты смеешься надо мной?! О чем я только что тебе толковал? Разве не взывал я к твоему благоразумию? Скажи, почему все твои друзья – мужчины?.. Где твоя скромность?!
Барбара уже открыла рот, чтобы возразить: «Разве это грех?» – но пан Анджей вновь опередил ее. С неожиданной горечью в голосе он сказал:
– В тебе есть какой-то изъян. Конечно, за делами, заботами на благо отечества я мало занимался твоим воспитанием – и вот результат. Ты дурно воспитана, милая, по крайней мере не так, как подобает особе твоего круга. Я должен серьезно поговорить с твоей матерью, – он помол чал и решительно добавил: – Повторяю, отныне никаких визитеров! Все – вешаю замок на ворота! После того, что случилось, даже думать перестань о развлечениях!
Выговорившись, пан Анджей опять отвернулся к окну и погрузился в свои размышления.
Барбара знала своего отца – пан Анджей был горяч, но отходчив. Она понимала, что гнев отца вызван в большей степени желанием сохранить свое честное имя. Он очень боялся разных слухов в свой адрес. Барбара не стала возражать. Почему-то она была уверена, что скоро отец сменит гнев на милость.
Угадав в ее молчании раскаяние, пан Анджей оглянулся и неожиданно спросил:
– Ты хочешь, чтобы я разрешил принять твоих гостей?
– Мне все равно, – схитрила она.
– Ну, тогда не вздумай обижаться, – глядя ей в глаза, сказал пан Анджей и вдруг согласился: – Ладно, так и быть, сегодня пусть приходят. Но позволяю это не из милости. Просто хочу посмотреть на них, хочу знать, кто посещает мой дом.
Исход разговора успокоил Барбару. Согласие отца давало ей возможность осуществить один замысел. Дело в том, что ей хотелось получше узнать своих кавалеров. Сегодня она рассчитывала собрать их в Рыцарском зале и, оставив на некоторое время, послушать, о чем они будут говорить…
С детства знала она секрет одного дворцового камина. Сам камин располагался в Рыцарском зале, зато дверца его поддувала находилась в комнате этажом ниже. Открыв ее, можно было услышать то, о чем говорили в зале. Идея воспользоваться этим «секретом» увлекала панночку даже не потому, что ей хотелось развлечься. Пришло время, когда ей необходимо было узнать, кто из ее поклонников действительно предан ей.
Как только отец отпустил ее, она направилась в комнату первого этажа, чтобы заранее устроиться в укромном местечке. Спустившись в вестибюль, она прошла по коридору и проникла в помещение, где хранилась всякая старинная утварь – от больших запыленных кресел до маленьких поломанных шкатулок. В одной из кирпичных стен была чугунная дверца – дверь каминного поддувала. Стоило Барбаре открыть ее, как горклый запах сажи заставил бедняжку закашляться. Но она не отступилась. Усевшись в полинялое кресло, панночка стала ждать.
Сначала она услышала, как лакей объявил о появлении пана Кшиштофа Гояловского. Она угадала его тяжелую поступь и приглушенный кашель. Когда гость садился, о пол ударили металлические ножны его сабли. Долго скучать пану Гояловскому не пришлось – через минуту прибыл пан Пусловский, а почти тотчас за ним – пожилой князь Милевский. Затем приехал пан Якоб Пелецкий, и Барбара узнала, что он ранен в руку и голову. Ожидание того, что гостей будет много, не оправдалось. Очевидно, причиной тому послужил вчерашний бой. Некоторые кавалеры были расквартированы в замковой тюрьме, кто-то – покалечен и вынужден лечиться, ну а некоторые лежали при свечах, дожидаясь своего выноса на погост.
Впервые ее гости собирались вместе. Было опасение, что в их сердцах зашевелится злой дух вражды, но первые минуты все было спокойно. Не выказывал неудовольствия даже вспыльчивый пан Пелецкий. Все отмалчивались, ждали появления хозяйки. Но вскоре игра в молчанку надоела гостям. Первым заговорил непоседа князь Милевский.
– Пан Якоб, – обратился он к раненому, – верно ли, будто вчера вы со своими гайдуками задали трепку дружинникам великого князя?
– Чушь, – буркнул в ответ раненый и застонал от боли. – Тот, кто нападал на дружинников, в тюрьме. Я отстаивал лишь свою честь и еще честь панны, к которой, кстати, имею личное приглашение на сегодня.
– Я тоже, знаете ли, здесь не из праздного любопытства, – капризно отозвался пан Пусловский, – панна Барбара назначила мне свидание еще в среду.
– Сейчас она появится и скажет, кого из нас двоих больше желает видеть – меня, заступника ее чести, или вас, выскочку и ловеласа.
– Господь с вами, – в ответ возопил пан Пусловский, – что вы такое говорите! Если бы не ваш распухший нос и не ваша рука на перевязи, я ответил бы вам вызовом!
Панна Барбара услышала, как звякнули шпоры. Она собиралась было бежать в зал, чтобы разнять забияк, но ее остановил мягкий голос пана Кшиштофа Гояловского:
– Панове, ради всего святого! Что за петушиные подпрыгивания! Неужто вам мало того, что случилось вчера? Ведь это позор, позор для всего отечества! Такой праздник превратить в сечу! Что мы – варвары какие что ли? И что за страсть убивать друг друга? Давайте наконец забудем о вой не. Сейчас придет панна Барбара, и нам надо решить, что мы можем ей сказать. Представляете, в каком она состоянии? Я убежден, что ей совсем не весело.
Но благоразумная речь пана Гояловского успеха не возымела.