Барбаросса
Шрифт:
О. X. Как звали помощника?
Л. Б. Не помню.
О. X. Сколько раз в день он подходил к немому?
Л. Б. Нисколько.
О. X. Не понимаю.
Л. Б. Капитан запретил ему это делать.
О. X. Почему?
Л. Б. Он велел, чтобы кормежкой каторжников занимался я, и только я.
О. X. Умный человек ваш капитан.
Л. Б. Разумеется, святой отец.
О. X. Какие еще новшества он ввел по отношению к этим семерым?
Л. Б. Да больше… нет, постойте, он запретил брить
О. X. Бороды?
Л. Б. Да.
О. X. Как вы думаете, чего именно он хотел: чтобы у них начали отрастать волосы на лице или чтобы к каторжникам не подходил брадобрей?
Л. Б. Не могу сказать.
О. X. Ладно. Теперь ответьте мне: за все время плавания у вас хотя бы раз появилось подозрение, что этот немой никакой не немой?
Л. Б. Клянусь всеми святыми, нет.
О. X. Вы ни разу не заметили, чтобы он к кому-нибудь обращался, по-своему, по-немому, или как-нибудь иначе?
Л. Б. Нет.
О. X. Не чувствовалось ли в прочих галерниках к нему чего-нибудь вроде особого почтения, уважения?
Л. Б. Нет.
О. X. И вообще было ли что-нибудь необычное в этом плавании?
Л. Б, Только особые строгости, заведенные капитаном. Прежде он был более спокойным.
О. X. О каких строгостях вы еще не упомянули?
Л. Б. Он запретил любое передвижение по палубе в ночное время.
О. X. Что это значит?
Л. Б. Это значит, что те вольнонаемные гребцы, которые днем были не прикованы, на ночь тоже садились на общую цепь. Им это не нравилось.
О. X. Почему?
Л. Б. Сидя на общей цепи, приходилось испражняться под себя, а они привыкли делать это с фальшборта в море.
О. X. Кому же разрешалось ночью ходить свободно?
Л. Б. Только капитану, офицерам и боцману.
О. X. А вам?
Л. Б. Я ночью спал в помещении под палубой. Не мог же я круглые сутки находиться на ногах!
О. X. Значит, ночью он оставался один?
Л. Б. Кто?
О. X. Здесь я задаю вопросы.
Л. Б. Простите, святой отец.
О. X. Куда направлялся ваш галиот?
Л. Б. Мы сопровождали кого-то высокопоставленного к иллирийскому побережью.
О. X. Точнее сказать не можете?
Л. Б. Нет, я был всего лишь надсмотрщиком, недавним рабом, мне не положено было что-либо знать, кроме бича и кулака.
О. X. Сколько кораблей было в вашей эскадре?
Л. Б. Три. Большой венецианский галеас, на нем находился тот, кого мы сопровождали. Галера с полным боевым вооружением, с десятью пушками и ротой солдат. Кроме аркебуз у них были даже баллисты. Лучший корабль во всем орденском флоте.
О. X. Когда вы достигли иллирийского побережья?
Л. Б. Это был вечер в канун Святого Франциска.
О. X. Это был какой-то определенный порт?
Л. Б. Нет. Небольшая
О. X. Вы случайно вышли к этой заброшенной бухте или таков был ваш план?
Л. Б. Святой отец, вы спрашиваете меня о вещах, о которых я не могу ничего знать,
О. X. Раз я спрашиваю, надо отвечать!
Л. Б. Не знаю.
О. X. Вы встали на якорь?
Л. Б. Да.
О. X. Кто-нибудь высадился на берег?
Л. Б. От галеаса отчалила лодка с десятью примерно людьми. Кто они были, мне неизвестно.
О. X. Ваш корабль не покинул никто?
Л. Б. Да.
О. X. Вы даже не отправили людей за водой и овощами?
Л. Б. Обычно это делается, Но господин барон сказал, что у нас достаточно и воды и провианта и что oн не может отправить половину своих солдат на берег, когда еще неизвестно, что нас ждет впереди.
О. X. Что он имел в виду?
Л. Б. Почем мне знать?
О. X. Он был уверен в скверном окончании дела?
Л. Б. Может быть и так.
О. X. И за все время плавания через Адриатику его настроение не улучшилось?
Л. Б. Похоже, что так.
О. X. Вы говорите как-то неуверенно!
Л. Б. Как же я могу говорить уверенно о том, о чем не имею, твердого представления?
О. X. Он был мрачнее, чем обычно в этот вечер?
Л. Б. Дайте подумать, все же прошло столько дет.
О. X. Думайте, думайте, ответы без раздумья мне не нужны. Подумали?
Л. Б. Да, он сказал несколько невразумительных фраз, ни я, ни боцман, ни офицеры ничего не поняли.
О. X. Но какая-то тревога поселилась в ваших сердцах?
Л. Б. Можно сказать и так.
О. X. Вы, как всегда, улеглись спать?
Л. Б. Да.
О. X. Но вам не спалось?
Л. Б. Нет, заснул я хорошо.
О. X. Но?!
Л. Б. Вдруг сон с меня слетел. Может статься, это было от скверного сицилийского вина, которое я пил вечером. Меня неудержимо потянуло наверх. Я поднялся. Луна еще не села. Море сияло. Небо было такое чистое, какое бывает только в августе.
О. X. Вы на все это успели обратить внимание?
Л. Б. Я натура не поэтическая, как вы, наверно, успели заметить, но в тот раз было именно так. Наш галиот так и застыл в серебряном лунном свете: палуба черная, свет из-за высокого фальшборта на нее не падает, только храп и ночные жалобы. Так меня разобрало, святой отец, что, не поверите, даже позыв мой как-то пропал. Стою, смотрю, любуюсь необычайной ночной картиной, и вдруг взгляд мой падает туда.
О. X. Куда?
Л. Б. К левому борту. К той банке, где сидит наш немой. От моего места было заметно – там что-то происходит. Я присел тихо на корточки, и что же?