Барчестерские башни
Шрифт:
Однако враги были научены горьким опытом. Войдя в соприкосновение с синьорой Нерони, они ничего не добились бы, а на лужайке вдали от нее они могли поносить ее сколько душе угодно.
— Это та ужасная итальянка, леди Де Курси; вы, наверное, о ней слышали.
— Какая итальянка? — осведомилась ее сиятельство, предвкушая что-то пикантное.— Я ничего не слышала ни о каких итальянках в наших местах. И она не похожа на итальянку.
— Нет, вы, наверное, о ней слышали,— сказала миссис Прауди.— И она не совсем итальянка. Она дочь доктора Стэнхоупа, пребендария, и называет себя синьорой Нерони.
— А-а-а! —
— Ну, конечно, вы о ней слышали. О ее муже мне ничего не известно. Правда, говорят, что есть какой-то Нерони. И, кажется, она действительно вышла за кого-то замуж в Италии, но кто он и что он, я не имею ни малейшего понятия.
— О-о-о! — сказала графиня, многозначительно кивая головой по мере того, как новое “о” срывалось с ее уст.— Теперь я вспомнила. Про нее как-то рассказывал Джордж. Джордж все о ней знает. Джордж слышал о ней в Риме.
— Во всяком случае, она ужасна,— сказала миссис Прауди.
— Невыносима,— сказала графиня.
— Один раз она пробралась во дворец, прежде чем я узнала, что она такое, и не могу вам описать, как непристойно было ее поведение.
— Неужели? — спросила восхищенная графиня.
— Невыносимо,— сказала прелатша.
— Но почему она лежит на кушетке? — спросила леди Де Курси.
— У нее только одна нога,— ответила миссис Прауди.
— Только одна нога! — повторила леди Де Курси, которую несколько смутила такая немощь синьоры.— От рождения?
— О нет! — сказала миссис Прауди, и ее сиятельство была этим несколько утешена.— У нее было две ноги. Но этот синьор Нерони, кажется, бил ее так, что она была вынуждена ампутировать одну ногу. Во всяком случае, она парализована.
— Бедная женщина! — сказала графиня, которой самой были ведомы испытания супружеской жизни.
— Да,— сказала миссис Прауди.— Ее можно было бы пожалеть, несмотря на ее прошлое, если бы она умела себя вести. Но нет! Более наглой твари я в жизни не встречала.
— О да! — сказала леди Де Курси.
— А с мужчинами она держится настолько непозволительно, что ее не следует впускать ни в один порядочный дом.
— О! — сказала графиня, вновь радостно оживляясь и вновь становясь безжалостной.
— Вы видели возле нее мужчину — рыжего священника?
— Да-да!
— Она его погубила. Епископ... впрочем, вина была моя — это я привезла его из Лондона в Барчестер. Он недурной проповедник, трудолюбивый молодой человек, и я представила его епископу. Эта женщина, леди Де Курси, поймала его в свои сети и так скомпрометировала, что я буду вынуждена потребовать, чтобы он покинул дворец; и не удивлюсь, если он будет лишен сана!
— Но он просто болван! — заметила графиня.
— Вы не знаете, на какие козни способна эта женщина,— сказала миссис Прауди, вспомнив свои погубленные кружева.
— Но вы же говорите, что у нее только одна нога!
— Она так коварна, словно у нее их десять! Поглядите на ее глаза, леди Де Курси. Вы когда-нибудь видели такие глаза у порядочной женщины?
— О нет, миссис Прауди, никогда.
— А ее развязность, а ее голос! Мне очень жаль ее бедного отца — он весьма достойный человек.
— Доктор Стэнхоуп?
— Да, доктор Стэнхоуп. Один из наших пребендариев — порядочный, достойный человек. Но меня удивляет, что он позволяет своей дочери так себя вести.
— Вероятно, он ничего
— Но он же священник, леди Де Курси! Пусть бы он запретил ей появляться на людях, если уж не может добиться, чтобы она вела себя прилично дома. Но его следует пожалеть. Мне кажется, ему живется очень несладко из-за них всех. Этот похожий на обезьяну человек с длинной бородой — вон там — ее брат. И ничуть не лучше ее. Они оба безбожники.
— Безбожники! А их отец — пребендарий?
— И возможно, станет настоятелем,— сказала миссис Прауди.
— Ах да, бедный доктор Трефойл! — вздохнула графиня, которая беседовала с этим джентльменом один раз в жизни.— Я была так расстроена этим известием, миссис Прауди. Так значит, новым настоятелем будет доктор Стэнхоуп? Он из хорошей семьи, и я желаю ему всяческого успеха, несмотря на его дочь. Но, может быть, миссис Прауди, когда он станет настоятелем, они исправятся!
На это миссис Прауди ничего не ответила. Ее неприязнь к синьоре была так глубока, что мешала питать ей надежду на исправление этой последней. Миссис Прауди считала ее погибшей — нераскаянной грешницей, на которую не распространяется христианское милосердие, а потому могла упиваться ненавистью, не портя удовольствия пожеланием, чтобы синьоре были прощены ее грехи.
Тут беседа между этими родственными душами была прервана появлением мистера Торна, который должен был вести графиню в шатер. Собственно говоря, он должен был бы сделать это еще десять минут назад, но замешкался в гостиной около синьоры. Она сумела задержать его, подманить к кушетке и усадить в кресло поблизости от своего прекрасного плеча. Рыбка клюнула, проглотила крючок, была поймана и брошена в корзину. За эти десять минут он выслушал всю историю синьоры в том освещении, которое она сочла нужным ей придать. Он из ее собственных уст узнал те таинственные подробности, на которые высокородный Джон только намекнул. Он узнал, что эта красавица не так грешна перед другими, как другие перед ней. Она призналась ему, что была слабой, доверчивой, равнодушной к мнению света, И что поэтому ее терзали, обманывали, чернили. Она рассказала ему про свою искалеченную ногу, про свою погубленную в самом расцвете юность, про свою красоту, утратившую всякое очарование, про свою разбитую жизнь и погибшие надежды, и по ее щекам скатились две слезинки. Она рассказала ему обо всем этом и воззвала к его сочувствию.
Мог ли добродушный, любезный англосаксонский сквайр не посочувствовать ей? Мистер Торн обещал сочувствовать, обещал приехать к ней, увидеть последнюю из Неронов, дослушать повесть о слезных римских днях, о веселых и невинных, но опасных часах, которые так быстро пронеслись на берегах Комо, обещал стать наперсником горестей синьоры.
Вряд ли нужно говорить, что он тут же отказался от своего намерения предостеречь сестру против их опасной гостьи. Он ошибся, как никогда еще не ошибался. Он всегда считал высокородного Джорджа грубой скотиной, а теперь окончательно в этом убедился. Вот такие мужчины, как высокородный Джордж, и губят репутацию таких женщин, как Маделина Нерони. Он посетит ее. Он не сомневался в верности своего суждения. И если она окажется такой, какой он ее считает,— оклеветанной, благородной, чистосердечной женщиной, то он убедит Монику пригласить ее в Уллаторн.