Баронесса Настя

Дроздов Иван Владимирович

Владимир, не поднимая головы, сказал:

— Вы же медик. Зачем вам... пушка?

Смущённая, стояла у скамейки и девушка. Позу не изменила: стояла, чуть отставив ногу в хромовом, ярко начищенном сапожке, левая рука — на пряжке ремня. В углах губ блуждала торжествующая улыбка.

— Отец меня допрашивал, а теперь и вы. Может, хватит?

— А... генерал, он какую должность занимает?

Настя смотрела на Владимира смело, не скрывая радости.

— Нашла я вас.

— Меня? Но как?

— А

так — просто. Я ведь из полка вслед за вами уехала, — отец мне вызов прислал. И в штаб определил, у себя под боком. Я названивать стала: где Пряхин, куда перевёлся? И вот — разыскала. И взбунтовалась: хочу наводчиком, на батарею.

Пряхин мялся в смущении.

— Я думал о тебе, всё время думал.

— Правда?

— Что — правда?

— Что думал.

— Конечно. Всё время. Письма в полк писал.

Теперь оба они краснели и смущались, и не знали, о чём говорить.

— А наводчиком, не назначу. В медпункте будешь. С Анаховичем.

— Кто такой Анахович?

— Фельдшер наш. С ним будешь.

Рассмеялась Настя. И ласково этак подтолкнула его к двери.

Старший лейтенант увидел в конце улицы движение машин, — генеральская свита отъезжала. Командир батареи проводил замыкавший колонну «виллис» командира полка. Увидел подходившего Пряхина.

— Пойдём-ка обсудим наше новое положение.

Они отошли подальше от дома, где у телефона и рации дежурили девушки-солдаты. Комбат озадаченно, но, впрочем, несколько игривым тоном проговорил:

— Свалилась на нашу голову...

Оглядел офицера, предложил сесть на торчавший у дороги полусгнивший пень.

— Где она сейчас?

— Кто?

— Ну, да эта... Сержант-разведчик.

— А она разве разведчик?

— Ну да. Командир отделения из взвода армейской разведки. Она, видишь ли, немецкий хорошо знает. Так по-ихнему чешет, будто заправская фрау.

Пряхин снова вспомнил нечаянно подслушанный разговор у стены сарая. Нарочито равнодушно спросил:

— Где же выучилась?

—Отец её в Германии лет пятнадцать военным атташе служил, там она и родилась. Немецкий-то язык для неё роднее родного, выходит. Ну, а теперь генерал-то, ясное дело, чтоб в тыл врага не послали, — к нам её, на батарею. Она уж много раз с ребятами за языком ходила.

— А мы... Почему к нам?

— Условие отцу поставила: если не в разведку, так на батарею. Настоящую, фронтовую. И чтоб наводчиком к пушке, непременно наводчиком, чтоб самой, значит, по немцам лупить. Вот, шельма! Так что давай, обучай. Да смотри, баловства не позволяй. Девка она красивая и формы при ней. А наш брат формы ох как любит! По себе знаю.

Капитан встряхнул плечами и как-то зябко поёжился.

— Хороша чертовка! Если б не отец-генерал... М-да-а... Так вот... Чтоб пушкари не лезли к ней! И младшего лейтенанта Болинского, батарейного хлыща, гони к чертям собачьим. Я уж видел, как он при ней хвост распустил. Замечу что — вытурю. Так и скажи ему — с батареи вытурю, понял?

— Понял, товарищ капитан. Всё ясно.

— Ладно, иди во взвод, тренируй пушкарей. Тут на нашем участке немецкие танки собираются. По слухам сам генерал Гудериан дивизию поведет.

Старший лейтенант козырнул и пошёл на плац.

На плацу за огородами, вскопанными батарейцами Пряхина, полным ходом шли занятия огневой подготовкой. В окопе командира взвода в каске и с биноклем стоял сержант Касьянов. Это был боевой и любимый солдатами командир. Он отрабатывал со взводом стрельбу по танкам.

Пряхин спустился к нему в окоп и жестом велел продолжать. Оглядывая орудийные расчёты, на сиденье первого наводчика увидел Настю. «Она уж тут!» — подумал он с досадой или на её самовольство, или на то, что дело сделано без него.

Спросил у Касьянова:

— На первом орудии новый наводчик?

— Да, девушка-сержант. Комбат приказал.

— А фамилию её — знаете?

— Сержант Абросимова.

— Вы ей показали, что и как делать?

— Она пушку назубок знает и наводит лихо. Отлично справляется. Где-то уж научилась, и даже по самолётам боевыми палила. Будто бы подбила одного.

— Во как!.. Ну, ладно. У нас на первом орудии первым наводчиком ефрейтор Панасенко был. Его куда?

— Вывели в резерв. Командиром отделения будет.

— Если так — хорошо. Ну, сержант, дай-ка я задам пушкарям задачу.

«Стреляли» по танкам долго. Пообедали и опять «стреляли». Пряхин задачи предлагал сложные: танки то фронтом идут, и тогда орудия бьют по лобовой броне, то флангом обходят, — тогда их по гусеницам ловчее. Подаст командир команду, а сам к одному орудию подойдёт, другому. Нового наводчика словно не замечает, а когда и подошёл к орудию, то не к ней, а к наводчику второму — младшему сержанту Ивану Титаренко. Смотрел, как он совмещает стрелки по углу места, а сам глаз косил на стрелки наводчика первого. Малую оплошность заметил, строго сказал:

— Сержант Абросимова! Ствол придержали. В нашем деле всё решают секунды.

Не возразила и даже не глянула на командира, лишь румянцем на щеках показала волнение. И по азимуту вела ствол ровно и быстро, стрелки совмещала точно.

Командир орудия, низенький, юркий сержант Скоробогач, — сам отличный наводчик, — стоял возле Абросимовой, тихо ей подсказывал. А Пряхин подавал для орудия новые команды, одну сложнее другой, и требовал быстроты, ровного хода ствола. Голос его, нарочито строгий и не в меру громкий, смущал в первую очередь его самого. За показной строгостью прятал Пряхин свою робость, свою неловкость и растерянность перед необычным наводчиком.