Баронесса Настя
Шрифт:
— Наводи под дых, в самую гусеницу. Лоб-то ему не прошибёшь.
И заряжающий наводил. И уж, наверное, готов был выстрелить, как вдруг молния сверкнула над танком, и Пряхина толкнуло и опахнуло горячим, — он, валясь куда-то, потерял сознание. К счастью, ненадолго, на две-три минуты, а, очнувшись, увидел танк совсем близко. И он уже не стонал, не лязгал, а стоял с поднятым люком, а из него, точно два гриба, торчали головы танкистов. И не сразу разглядел Пряхин своих товарищей: двое лежали возле пушки, и один, видимо, это был младший сержант, сидел возле бруствера, и голова его была запрокинута назад, и шлем съехал набок, на ухо. «А у меня нет шлема. Почему же они не дали мне шлем?»
Младший сержант пошевелился, показал рукой на казённик пушки:
— Там... прицел, и шнур... Бей!
Пряхин с трудом поднялся, прильнул к прицелу. Один из танкистов в бинокль оглядывал пространство. До слуха Владимира донеслась немецкая речь. «Они близко... Совсем рядом». Ещё раз прицелился и дёрнул за шнур. Воздух разорвался, точно рядом ударил гром. Пряхин взял из ящика новый снаряд, зарядил. Не спеша навёл, дёрнул за шнур. Снова оглушительно рвануло. На этот раз Владимир увидел, как над танком, в том месте, где «росли два гриба», сверкнули искры. «Попал!.. Но я и в первый раз попал. Непременно попал».
Он деловито, словно выполнял обыденную привычную работу, пошёл к ящику, захватил целую охапку снарядов — три или четыре, — положил их рядом возле ног младшего сержанта, послал один в патронник и на этот раз долго целился, — не в гусеницу, а прямо в лоб, — и снова ударил. На этот раз сноп искр скользнул по лобовой броне танка. И снова зарядил, и снова ударил. И бил, и бил... Но тут на ноги стал подниматься младший сержант.
— У, чёрт!..— буркнул он, — Оглушило,
И спросил:
— А крови нет?
— Где? — не понял Пряхин.
— На мне, где же ещё!
— Нет.
— А на них?
Командир показал на ребят.
— На них?.. Не знаю. Я сейчас.
Пряхин бросился к товарищам. Один из них тихо стонал и качал головой, другой лежал кверху лицом и во все глаза смотрел на Пряхина.
— Жив, жив я, только голову ломит. Гудит голова.
— Младший сержант! Они живы! — закричал Пряхин, и голос его покатился эхом вокруг.
— Дура! А ты помолчи. Живы и хорошо. Нас всех волной ударило. Это хорошо, что волной.
А Пряхин хотел было толкнуть снаряд в патронник, но там был снаряд, а конец шнура держал в своей руке командир.
— Не надо стрелять, — сказал младший сержант, — Они — видишь...— нахохлились.
— Как — нахохлились?
— Дура ты, старший лейтенант! А ещё лётчик! Ум-то у тебя, как и мой, отшибло, видно. Волной покосило. Знай одно — лупишь. А они, немцы, давно сварились. Ум-то их, значит, ударом вспучило. Мозги закипели. Это от больших снарядов бывает, а они, значит, и от нашего скукожились. А всё потому, что они близко, а ты их в лоб, значит...
— Вы говорили под дых, а я их... в лоб.
— Если близко, то и в лоб хорошо. Она у нас...
Младший сержант погладил щёчку казённика, заключил:
— Хотя птичка и невеличка, но и ей под горячую руку не попадайся.
Командир склонился над одним товарищем, над другим, потрепал их за уши, сказал:
— Хватит дурака валять. Поднимайтесь.
А сам, поправив гимнастёрку у ремня, неторопливо, деловитым шагом, направился к танку. Скоро он вернулся и принёс документы на трёх членов экипажа, пистолеты, бинокль и наручные часы. Протягивая часы Пряхину, сказал:
— А это тебе... боевой трофей:
— Мне бы пистолет...
— На и пистолет. Ты молодец, вовремя им окорот дал.
Из глубины наших позиций, с той стороны, где был командный пункт батальона, бежал человек. Скоро разглядели: медсестра! Стараясь унять дыхание, спросила:
— Как вы тут? Раненые есть?
— Все раненые. Спирта бы нам, сестричка.
Пряхин отошёл к ящику со снарядами, сел на него. Было уже светло, и с наступлением утра к нему возвратилось ощущение реальности мира.
Потом из батальонной кухни принесли завтрак, С котелком каши пришёл сам старшина. Ребята есть не хотели, попросили оставить им завтрак. Старшина согласился. Он подробно расспрашивал о том, как подбили танк. Сказал, что штрафник Пряхин «смыл своё преступление кровью» и будет, наравне со всем расчётом, представлен к награде. А ещё сказал, чтобы старший лейтенант шёл за ним на командный пункт.
—Тебя будто бы учить на зенитчика будут.
— На зенитчика?
—Да, на зенитчика. Америка присылает нам какие-то мудрёные орудия — «Бофорсы» называются, — так чтобы ими овладеть, нужны знания высшей математики. Ты такую математику-то проходил в училище?
— Да, начальные разделы.
В тот же вечер в штаб полка приехал командир эскадрильи и привёз ему погоны старшего лейтенанта.
— Генерал одумался и велел догнать тебя и вернуть в эскадрилью. Поедем.
Пряхин был смурной и слушал комэска, не поднимая головы. Глухо проговорил:
— Не поеду.
Комэск уговаривал, но Пряхин был непреклонен. В эскадрилью он не вернулся. Ночью на машине его доставили на станцию. На крыше вагона он ехал в Баку для изучения каких-то мудрёных зенитных орудий.
Как один короткий день пролетели три месяца учёбы, и Пряхину выдали удостоверение об окончании Бакинского зенитно-артиллерийского училища. Раньше там курс был рассчитан на два года, но вчерашнему лётчику не надо было проходить строевую подготовку, общую тактику, стрельбу из личного оружия, — ему дали знания по зенитному делу и, главное, по устройству американских пушек.
Звание он имел, теперь в личном деле появилась ещё и запись: «Командир огневого взвода».
И вот он с котомкой за плечами в тёплый майский день шагает по зелёным улицам города Валуйки, куда привёз его с берегов Каспийского моря сборный воинский «пятьсот Весёлый» эшелон.