Баронесса Настя
Шрифт:
— Да, да, — я буду имейт такой шанс. Я буду летайт Москва, потом Берлин, буду обнимайт фюрер, а потом дивизия.
Владимир стоял у крыла, держался за бортик кабины и согласно качал головой. Он теперь только понял, по какой такой причине немец воодушевлен: генералу весело, он уверен, что его отпустят, что он вернётся к своим и снова будет командовать дивизией. Он надеется на заступничество своей родственницы королевы Англии.
Мысли у Владимира путались, как в лёгком бреду. Он теперь не упрекал себя за то, что не связал немца и дал ему свой реглан, не терзала его тревога и за то, что немец
Нет, он так поступить не может. Генерал ведёт себя как рыцарь и заслужил симпатии русского лётчика. В его жилах течет кровь и английских королей, — не может такой человек поступать как уголовник.
Голова продолжала гудеть, место удара на лбу болело.
Владимир слышал о мистическом поклонении немцев всему, что кроется за словами «порядок», «правило». Для них будто бы нет ничего превыше дисциплины. Потому-то они, попав в плен, покорно сдают оружие и бредут к месту сбора. И если их целый полк, а сопровождают колонну всего два охранника, они и тогда идут за ними покорно. Так, может, и тут сказалось это самое свойство их характера.
«А-a... И чёрт с ним! Бежать он не собирается, а для меня, в конце концов, это главное!» — подытожил свои размышления Пряхин.
Оставалась лишь досада на то, что не смог он вовремя и в точности выполнить важное боевое задание, — может быть, самое важное за все восемь месяцев службы в полку.
Сделал несколько шагов от самолёта, и затем в кустах стал собирать сушняк. Зажёг костер и оба они протянули руки над огнем, грелись. Генерал набросил на плечи реглан, был спокоен, разговоров больше не затевал. Видимо, волнения улеглись, и он, согревшись у костра, хотел спать.
Но вдруг оживился, заговорил:
— Ваш самолёт имейт номер три. Вы к нам летайт и делал много неприятный шум. Скажите, что у вас шумит как резаный швайн и ещё делайт звук, как большая — большая птица сорока? А ещё вы бросайт бревно или труба и она горит. Это действует на наш нервы, и мы плохо понимайт русский Иван.
Владимир повеселел.
— А зачем вам понимать нас? Вы пришли убивать, а не искать с нами дружбы.
— Да, это так, но война имеет правил. Хороший солдат должен выполняйт устав, а вы кидайт труба, много шумел, — зачем? Ночью солдат спит, а вы его путайт. Он потом не может бежайт атака. Он сонный, как осенний муха. Я из Берлина получайт приказ: уничтожить этот ваш маленький самолёт.
Подкладывая хвороста в костер, Владимир заметил:
— Мы тоже имеем приказ уничтожить ваши самолёты и заодно вытряхнуть из вас душу.
— Вытряхнуть?.. Что есть вытряхнуть?
И, не дождавшись ответа, генерал продолжал:
— Я хотел, чтобы вы немного пугайт мой приятель Фриш. Вы знайт село Малиновка? Знайт? Там живет Фриш. Дом возле мельницы. О-о!.. Это будет большой сюрприз. Фриш бежайт одна рубашка, а вы его труба на голова.
Немец
— Я знаю Малиновку, — сказал Владимир, — и видел дом у мельницы. Так и быть — слетаю к нему в гости, передам от вас привет.
Владимира клонило ко сну. И он, усевшись поудобнее, прислонившись спиной к трём стволам совсем ещё юных берёзок, уснул. И спал крепко. И долго — до рассвета, а проснувшись, испугался: с рассветом мог прилететь охотившийся за ними вчера истребитель.
Растолкал генерала.
— Ганс Фриш прилетел.
Генерал вздрогнул, вскочил и по привычке лётчика оглядел серое осеннее небо.
— Фриш?.. Нет, он спит, этот пьяный осёл. Он не умейт летайт так рано.
Пряхин показал на крыло и предложил разворачивать самолёт в сторону полянки, на которую они садились. Самолёт был послушен и скоро принял нужное направление. Немец подошёл к винту и с силой крутанул его. Владимир нажал стартёр. Мотор затарахтел, и самолёт начал кашлять и вздрагивать, как дряхлый старик, слезающий с тёплой печки. Немец залез в заднюю кабину.
Взлетели. И пошли своим курсом на Ленинград. Скоро показались главные ориентиры: лесопарк Сосновский и парк Удельный, а там, чуть выше к северу свинцовой гладью засветились три озера — Верхнее, Нижнее, среднее. Взору открывалась площадка Комендантского аэродрома.
Здесь их ждала группа старших чинов из штаба фронта.
Высокий сутуловатый полковник взял генерала за локоть, предложил сесть в машину. Но генерал не торопился: он набросил на плечи Владимира реглан и долго и крепко жал ему руку. И потом, уже сидя в машине, кивал на прощание.
Наверное, многим поведение немца показалось странным: человек в плену, а бодр, весел и дружески настроен к лётчику, который доставил его в штаб армии.
Загадку эту не мог разгадать и Владимир. Чуть-чуть приоткроется ему сия тайна много позже, через месяц, когда к ним на аэродром в сопровождении двух наших офицеров вновь заявится немецкий лётчик-генерал и со словами «Вольдемар! Мой карош геноссе!» заключит его в объятия.
Пряхину предложат забросить старого знакомца в тыл к немцам, — примерно в тот район, где его взяли партизаны.
«Неисповедимы пути господни!» — скажет тогда Пряхин.
А пока... Владимир возвращался на свой аэродром.
Здесь его ждала приятная новость. В штаб эскадрильи пришли два приказа: один — о награждении его орденом Отечественной Войны и второй — о присвоении ему звания старшего лейтенанта. Этот приказ блуждал восемь месяцев и наконец нашёл Пряхина.
Теперь на груди лётчика рядом со Звездой Героя выстроился целый ряд орденов и медалей.
Комэск, вручая орден, сказал:
— А за генерала будешь награжден особо.
Полёты на задания продолжались с прежней частотой. Владимир уставал, едва отсыпался за день, но и в этой суматохе успевал час-другой посвятить подготовке ночныхспектаклей. Особый «сюжет» он готовил для Ганса Фриша,«Этого-то я уж угощу», — думал Владимир, подбирая букет гостинцев для командира полка немецких истребителей. Механику сказал:
— Надо подвесить трубу — и так, чтоб долго висела и ярко горела.