Баронесса Настя
Шрифт:
Необычным был семьдесят второй боевой вылет. Командир эскадрильи, ставя задачу, сказал:
— Пойдёшь к партизанам.
Склонились над картой:
— Вот здесь, на поляне, сядешь и возьмешь в заднюю кабину живой груз – генерала. Его выкрали из постели партизаны.
— Но он со штурманом в кабине не поместится, — возразил Пряхин.
— Пойдёшь без штурмана. Вот смотри: маршрут простой...
Вылетел в первом часу ночи. Поляну нашёл без труда. В начале посадочной полоски помигивал огонёк фонарика, — так условились с партизанами. Два раза мигнёт подряд и третий — после паузы. «Сигнал»! — обрадовался Владимир и пошёл на посадку.
Возле одинокой корабельной сосны его ждали партизаны. Они быстро затолкали в заднюю кабину генерала, и Владимир пошёл на взлёт. И видел, как к тому месту, где он при посадке коснулся земли, мчались несколько машин, в воздух тянулись нитки трассирующих пуль... Но немцы опоздали.
Заглядывал в кабину штурмана, — там на месте Аркадия Чёрного маячил силуэт спеленанного по рукам и ногам немца. Кивал ему: «Вы уж извините, господин генерал, я бы вас не связывал, но партизаны...»
И смеялся. Он испытывал сложное чувство радости и смущения — всё-таки генерал!.. А немец, видя смеющееся лицо русского лётчика, подавался вперёд, хотел, видимо, спросить: «Куда мы летим?»
На аэродром прилетели глубокой ночью, но их ждали. И кинулись к задней кабине, вытащили немца, развязали, поставили на ноги. Кто-то с ним заговорил по-немецки, но тот сказал:
— Я умейт русский язык. Скажите, куда я попал?
Ему не ответили. Развязали ноги, руки и повели в штабную землянку. Владимир же по привычке обошёл самолёт и сказал механику:
— Пойду спать. Не буди меня рано.
Он как всегда — спал мертвецки, как топор. Ляжет на один бок, на том и встанет. Эскадрилья работала только ночью, и лётчики привыкли спать до обеда. Потом собирались в столовой и после обеда превращали её в клуб, играли в шахматы, домино, танцевали, плясали, пели. На этот раз Владимира разбудил комэск.
— Вставай, Пряхин! Пошли в столовую, там тебя ждёт твой пассажир.
— Какой пассажир?
— Ну, тот, которого привёз ночью.Он что — действительно генерал?
— Командир авиадивизии. Высокую птицу изловили партизаны. Повезёшь его в штаб армии.
— Слушаюсь!
И пока Владимир умывался, комэск, покачивая головой, рассказывал:
— Твой генерал возмущён, грозит нас наказать. Он, видишь ли, по материнской линии — внучатый племянник английской королевы. A-а?.. Каков хлюст?
— Его родословная нам вроде бы ни к чему.
— Нам-то ни к чему, а он говорит: вы же не хотите поссориться с Англией, а потому отпустите меня с миром!
За столиком у окна сидел прибранный и причёсанный немецкий генерал-авиатор. Он был немолод, серебряные питые погоны, дорогой китель и все другие знаки лётных отличий выдавали чин высокий.
Владимир хотел козырнуть генералу, сказать приветствие, но раздумал и, подойдя к столу, сел напротив пленного. А тот посмотрел на него с укоризной, спросил:
— Вы какой имейт звание?
— Лейтенант.
— А я генерал-майор фон Линц.
— Вижу, — парировал недовольно Пряхин, кидая смущённый взгляд на комэска, как бы спрашивая, правильно ли он поступает.
Комэск тоже был смущён: немец хоть и пленный, но пёс-таки генерал, командир дивизии. Представил, как тот у себя дома, в войсках, идёт перед строем лётчиков и как те стоят перед ним навытяжку.
Генерал! Вы хотели сказать что-то лётчику. Он повезёт вас в тыл.
— Мы будем летать ночью или днём?
Ответил комэск:
Вечером, в сумерках. Ваши истребители боятся летать в сумерках. Мы не хотим, чтобы вас сбили ваши же лётчики.
— Хорошо. Тогда скажите: я буду имейт парашют?Комэск пожал плечами: они переглянулись с Пряхиным.
— Это нечестно, — возвысил голос генерал.— Лётчик имейт парашют, а мне не давайт! Ваш самолёт — ванючая керосинка. Он не может летайт ночью и делеко. Нет кабины, нет кресла, а сверху бежайт дождь.
Лётчики засмеялись. Да, у немцев таких самолётов нет. У них или истребитель «мессершмитт», или тяжелые бомбовозы «дорнье», «хейнкели», «юнкерсы», «фокке-вульфы».
Подали обед, и комэск сказал:
— Подкрепитесь, генерал. Вам предстоит дальняя дорога.
— Меня повезут в Сибирь?
— Ну, нет, мы так далеко не летаем. Вы же сами сказали: самолёты у нас — вонючие керосинки.
— Да! — вновь оживился генерал.— Наш доблестный солдат не понимайт русский лётчик, как могут они летайт на такой чайник. Зачем людям мешайт спать? — всё больше раздражался генерал.— Вы даёте звук, как резаный швайн. Бросайт с неба огонь, и наш солдат думайт, что это летят черти. Он потом не может спайт, а если уснёт, то во сне видит пожар и много шум. Этот ваш цирк нам надоел, и мы заявляем протест.
— Заявляйте, заявляйте, — соглашался комэск, — а мы вам ещё и не такой концерт устроим.
Мы сочувствуем вам, генерал, но вы, начиная войну, должны были помнить слова нашего князя Александра Невского: «Кто с мечом к нам придёт, от меча и погибнет».
— Разве это меч, если в небе горит солома и что-тотрещит?
— Ну, а это уж... наше оружие. Чем богаты... А пока вы кушайте на здоровье, вам в Сибири, я думаю, не будут подавать плов и какао.
— Меня пошлют в Сибирь?
— Может быть. Но там, между прочим, не так и плохо. Там свежий воздух, и никто не будет сыпать огонь наголову.
Комэск Петрунин и лейтенант Пряхин незлобиво подшучивали над генералом, каждый на свой манер рисовал, его будущую жизнь в плену.
Пряхин, любивший юмор, сказал, что завидует генералу. Он поедет в тыл, в глубину России, и ему не надо будет опасаться за жизнь. Генерал встретит красивую девушку, женится на русской и у него будет много русских кляйн. Он не захочет возвращаться в Германию.
Генерал сидел прямо, смотрел то на одного лётчика, то на другого, — он, видимо, не мог понять, как это они, младшие офицеры, так вольно и покровительственно с ним разговаривают. В его водянисто-синих глазах росло напряжение, и когда Владимир заговорил о женитьбе, он сжал кулаки и произнёс ледяным тоном: