Баронесса Настя
Шрифт:
— Вам прислали командира взвода.
Солдаты словно очнулись, подняли выше головы, приободрились, кто-то, взойдя на невысокий бруствер, крикнул:
— Сержант Касьянов!
Подошёл сержант Касьянов — солидный крепыш выше среднего роста, с двумя медалями «За отвагу» и нашивкой за ранение. Ершов сказал Пряхину:
— Ваш помкомвзвода.
И Касьянову:
— Вы ждали командира, — вот он, старший лейтенант Пряхин.
Касьянов взял под козырёк и басом оперного певца доложил:
— Помощник командира огневого взвода сержант Касьянов Владимир Дмитриевич.
— Вы где ранены? — спросил Пряхин, пожимая руку помощника.
Немедленно встрял Ершов:
— Он шёл из госпиталя, и комбат уговорил его остаться. Наш капитан любит боевых командиров...
Касьянов доложил:
— Ранен под Сталинградом.
— Понятно. А теперь показывайте ваше хозяйство.
Ершов оставил их, пошёл в село, а Пряхин с Касьяновым направились к другому орудию, — такому же большому, хорошо укрытому в капонир. По опыту летной работы Владимир знал, что успех в бою решает выучка. В первый же вечер после знакомства со взводом он составил подробное расписание занятий, зашёл перед сном к капитану и показал ему свой план на неделю. У Бородина были гости: офицеры из штаба дивизиона и несколько девушек в форме, — не батарейные, а из каких-то соседних подразделений. Комбат был навеселе и не стал вникать в подробности плана. Бегло просмотрев его, в правом верхнем углу начертал: «Утверждаю. Командир 15 батареи капитан Бородин». И махнул рукой.
— Валяй, старшой. Готовь огневиков к бою.
Рано утром Пряхин вывел взвод за огороды на занятия. Построил солдат в колонну. И как только тронулись с места, весело крикнул:
— Кто умеет — запевай!
С минуту колонна молча отбивала нестройный шаг, солдаты гулко молотили землю каблуками. И тогда Пряхин неожиданно для всех низким басовитым голосом запел:
Узнай родная мать, Узнай жена-подруга, Узнай далекий дом и вся моя семья, Что бьёт и жжёт врага стальная наша вьюга, Что волю мы несём в родимые края. И взвод точно птицу на лету подхватил лихую пёсню: Артиллеристы, Сталин дал приказ, Артиллеристы, зовёт Отчизна нас, Из сотен тысяч батарей, За слёзы наших матерей, За нашу Родину — огонь, огонь!..Песня подобрала солдат, ряды сомкнулись, выровнялись, и каблуки застучали дружно, чётко. Старший лейтенант запевал снова и снова, и молодые парни вдруг признали в нём командира, и никто не дивился красоте его голоса, — он на то и старший лейтенант, и командир, чтобы во всём быть первым.
Строевой занимались почти до обеда, спели ещё много песен, а когда Пряхин остановил взвод и подал команду «Вольно! Разойдись!», усталые и довольные разбились по группам, поглядывали в сторону невысокого холмика, на котором дымилась солдатская кухня.
Ночью, засыпая, Пряхин вспомнил авиацию — и маленькие самолёты, наводившие ужас на немцев, и молниеподобный истребитель, врывавшийся в стаю вражеских самолётов, и грозный пикирующий бомбардировщик... Время обиды прошло, налёт пьяного генерала начинал забываться, — снова потянуло на аэродром, к пахнущим жжёным бензином самолётам, к несмолкаемому рокоту моторов.
«Послужу ещё в артиллерии, а там снова махну в авиацию. Я Герой, меня примут...» — думал он, забываясь сном младенца.
И уже в полудрёме, а, может, и во сне думал о том, что он ещё не расчехлял пушки, приборы — боевую технику огневого взвода. На строевых занятиях он увидел свой взвод, услышал голоса, многих запомнил в лицо и по фамилии. Поверил в них и даже будто бы успел прикипеть душой.
Заснул как провалился в яму. Он спал в сарае, на сене, и, засыпая, слышал, как лениво и сонно дожевывала свой ужин корова, хрюкал во сне поросёнок, а где-то под стрехой в верхнем углу неутомимо возилась в тесном гнезде ласточкина семья.
Долго ли спал Пряхин, нет ли, но пробудился он от мужского голоса, раздавшегося снаружи, за бревенчатой стеной:
— Нужен шофёр со знанием языка. Для него есть форма немецкого ефрейтора.
— А для меня есть форма? — спросил женский голос.
— Нет, но для тебя есть паспорт на мадемуазель Кейду — повара важного генерала из ставки Гитлера. Ехать придётся далеко, в глубину расположения частей. И языка брать не простого. Желателен чин, хорошо бы штабной.
И минуту спустя:
— Подожди! Куда ты? Мы ещё не договорились. Язык нужен скоро, через два-три дня. Так где же найдём шофёра?
— Вы и поедете...
—Я плохо говорю по-немецки. Ну, ладно. Утро вечера мудрёнее, завтра что-нибудь решим.
Пряхин приподнялся на локтях, вслушивался в замирающие шорохи за стеной сарая. А вблизи, совсем рядом, во сне по-людски дышала корова. Она, наверное, видела сны, далёкие от страстей человеческих.
В семь утра Пряхина разбудил ординарец, рядовой Куприн. Низенького роста, с карими грустными глазами, он задумчиво стоял рядом с коровой.
Старший лейтенант смотрел на него и почему-то думал: «Ординарец мне положен только в бою, а сейчас боя нет, и мы далеко от фронта, а сержант Касьянов привёл его и сказал: «Вот ваш ординарец».
Спросил солдата:
— Вы, случаем, не родственник Куприна, того... знаменитого писателя?
— Всё может быть. Я не знаю. Все мы человеки на земле родственники, потому как от одного родителя — от Адама.
— Откуда знаешь... про Адама?
— Бабушка говорила.
— A-а... Ну, я не верующий. Сказки все это про Адама.
— Всё равно родственники, — глубокомысленно заключил однофамилец писателя.
Пряхин быстро поднялся, пошёл завтракать.
Хозяйке подавшей ему молоко, сказал:
— Тут у Вас есть девушка или женщина, знающая немецкий язык?
— У нас в Яблоновке нет такой. Не знаю.
— Ну, да. Понятно. А мне казалось...
Поблагодарил хозяйку. Уже на пороге повернулся, зачем-то спросил:
— Опять нынче... огород копать?
— Картошку скоро сажать. Вот помянем усопших и сажать будем.
Пряхин узенькой тропинкой вышел на лопухастый пригорок и отсюда увидел рассыпавшийся по зелёной поляне свой огневой взвод. Солдаты его ждали. Увидев его, мигом построились и стояли с лопатами, как с винтовками. Принимая доклад сержанта Касьянова, Пряхин вспомнил, что сегодня у них по расписанию рытьё окопов и укрытий для орудий, машин и приборов.
Представил, какую уйму земли должны они перелопатить за день и как изуродуют поляны, подступавшие зелеными коврами к селу. Подумал: «Боев ещё нет, а мы уж всё перепашем».