Баронесса Настя
Шрифт:
— Ну, ну, Анчар, успокойся, мы сейчас пойдём обедать.
При слове «обедать» пёс вздрогнул, махнул хвостом и замер в ожидании. Настя поняла, что пёс чутко реагирует на это слово, но усомнилась, может ли она появиться с ним в Рыцарском зале? «Да, можно», — кивнула фрау Мозель. Настя обрадовалась и порывисто обхватила шею Анчара.
По пути в зал фрау накинула на плечи Насти белую пуховую шаль, и, склонившись к уху девушки, прошептала: «При входе в зал не кланяйтесь низко. Вы — хозяйка, баронесса, приветствуйте их сдержанно. Так здесь заведено».
Откровенная сентенция слегка задела самолюбие Насти, она и без того понимала свою роль, но где-то мелькнула и такая мысль: «Заботится, опекает, — значит, желает добра», В зал вошла, как королева, не без удивления увидела Ацера, — он сидел на своём прежнем месте и с неприличной откровенностью смотрел на Кейду. Она же, скользнув по нему взглядом, сделала вид, что не придает значения факту его присутствия, и на своё заглавное место сразу не пошла, а поплыла вдоль стола, наклонилась к старушке, поцеловала её в щёку и поочередно поцеловала в головки обеих девочек.
Подходя к своему креслу, встретилась взглядом с Анчаром, он сидел у правого поручня и благодарно смотрел на Кейду. Она поняла: пёс занял своё место, он воспитан и хорошо знает всё, что от него требуется.
Обед проходил в уже знакомом Насте порядке, но на этот раз без разговоров — чинно, важно, по-английски или по-немецки. Было видно, что знаки внимания, которыми перед началом обеда одарила Кейда старшую и младших из Функов, произвели сильное впечатление, и всё ещё «переваривали» этот жест, мысленно определяя, куда его отнести: к желанию ли понравиться Функам или к естественному для воспитанных девушек проявлению родственной любви и почтения. Так или иначе, но жест этот всем понравился и едва ли не сразу утвердил юную красавицу в роли хозяйки замка. Сосредоточенно ел, постукивая вилкой и ножом о дно тарелки, принарядившийся к новой встрече с Кейдой, тщательно выбритый, благоухавший Ацер. Настя на него, как и на других, не смотрела, но видела, а точнее, знала о желании Ацера нравиться ей, о его намерении выглядеть на этот раз лучше, чем прежде. Необъяснимым и никем ещё не разгаданным женским чутьем она угадала, что он уже спланировал все ходы будущего на неё наступления.
Но пёс… Он проявлял всё больше беспокойства, всё чаще хватал её за платье и едва слышно поскуливал. Видя его нетерпение, Настя поднялась и, сказав, что Анчар зовет её куда-то, пошла за собакой... Анчар сам открыл дверь, ведущую в покои баронессы, и взбежал на второй этаж.
Здесь он вошёл в дверь, которой Настя ещё не знала, устремился по узкому тёмному коридору, свернул в другой коридор, затем в третий, спустился по узенькой лестнице вниз, и тут, пройдя по лабиринту коридоров и площадок, они наконец упёрлись в стену — тёмную, холодную и сырую. Пёс успокоился, присел на задние лапы и весь превратился в ожидание.
Стена вдруг скрипнула, раздалась, откуда-то изнутри ударил свет, пошёл тёплый воздух, и запахи были приятными, сходными с лесными. Едва они вошли, пёс рванулся вперёд и радостно заскулил. А за их спиной дверь снова заскрипела, стала закрываться. Настя шагнула назад, но вспомнила; пёс! Не может же она его тут бросить. Она стала осторожно продвигаться к полуоткрытой двери, за которой скрылся Анчар. Ничего другого не оставалось, как войти вслед за ним.
На стене большой комнаты прямо перед её глазами висел ковёр, с потолка свисала бронзовая люстра. Справа у стены, на диване, обняв Анчара, лежал не старый, но и не молодой мужчина с русыми бородой и усами и синими пронзительными глазами. Голова пса была на его груди. Мужчина приветливо смотрел на Настю.
— Вы русская, я знаю это, — сказал он по-немецки, но на таком диалекте, на котором говорят швейцарцы, живущие на границе с Германией.
— Ваша шутка неуместна. Вы принимаете меня за кого-то другого.
— Вас зовут Настей, но здесь в Германии вы назвались Кейдой.
— Вы шутник... Я начинаю вас бояться.
Настя осматривала комнату. Здесь не было ни одного окна. И не было дверей, кроме той, в которую она вошла, — без замков и ручек, скорее напоминавшую плоский камень.
Хозяин комнаты поднялся, сунул ноги в валенки, прошёлся по ковру. На нём был халат из толстой зелёной ткани. В его жестах, походке, в манере говорить, чуть наклоняясь к Насте и улыбаясь сквозь пшеничные густые усы, было что-то родное, домашнее
— Вы беспокоитесь, — напрасно, — говорил незнакомец. Я — русский, ваш верный друг, зовут меня Павел Николаевич Соболев.
— Но... почему вы здесь?
— О-о... это длинная история. Умерьте своё любопытство, а пока вас прошу: держите в тайне нашу встречу и даже ночью, во сне, не проговоритесь.
— Ночью? Я ночью сплю.
— Раньше — да, раньше вы спали крепко, и сны ваши были безмятежны... А сейчас вы взволнованы, ваши нервы напряжены. Вот — слушайте.
Павел Николаевич вынул из-под подушки ручной пульт с множеством кнопок, нажал одну из них, и Кейда узнала свой голос: «Мама, мамочка!.. Ты слышишь — это я, Настя!..»
— Ну, вот, а вы говорите, я шучу. Я знаю не только то, что вы — русская, но и то, что родились вы в вятских краях.
Настя молчала и не смотрела на Павла Николаевича, боясь выдать взглядом своё замешательство. «Знает!.. Он — знает. Но мне не страшно. Мне самой это удивительно, — я его нисколечко не боюсь». Она как будто даже и не очень удивилась заточённому в башню «графу Монте-Кристо», и совсем не узником он ей показался, — не тюремная тут обстановка...
Говорил только он, она слушала.
— Думаю, что я верно оцениваю сложившуюся ситуацию. Вы сейчас пленница. Пленница обстоятельств. В замке появились вместе со старым бароном. Из этого делаю вывод: когда вы попали к нему, барон, как истинный ценитель красоты, полюбил вас и приблизил к себе.
— Барон умер.
— Я знаю. Генерал назвал вас своей племянницей, представил в таком качестве семье и умер, не раскрыв тайны? Прекрасно! Теперь надо всеми силами укреплять эту версию. И убедить в ней и Ацера, и молодого Функа... если он вернется с фронта. Мы хорошенько надо всем подумаем. Вы так молоды и прекрасны. Я очень за вас боюсь. Красота — ваша сила, ваша власть, но она же и костер, в котором вы можете сгореть. Был бы здесь молодой Функ... Но его нет, и вы лишены защиты от Ацера.
— Ацер вам неприятен?
— Не то слово! Он наш враг.
— Функи тоже враги.
Функи — да, тоже, но и враги бывают разные. Не стану ничего скрывать, — скажу вам, почему я здесь. Я физик, работал в Харькове, в институте, мы ближе всех подошли к созданию страшного оружия — атомной бомбы. Потому-то я и оказался в Хаузлинде. Но здесь, как я понял, идёт борьба двух партий: нацистов и масонов, которые сейчас все как один работают на Америку. Ацер хотел тайно переправить меня в Штаты, но Вильгельм Функ выкрал меня и поместил сюда. Хотел переправить в Берлин, но там теперь не до меня, и молодой барон решил, что я буду ему полезен и в роли заложника. Придут русские, и он, передавая им меня, скажет: я сохранил вам учёного, вы же оставьте меня в покое. Я так думаю.