Башня вавилонская
Шрифт:
Бедная зеленая мамба. Одного записал в амебы, которых надо подгонять пинками, а тот его сам «простимулировал». Другой, оказывается, делал добро и бросал его в воду. Тихо, тайно. Увидел, что хвост мамбы торчит из заговора, и прикрыл тихонько вместе с членами Сообщества. И никому не сказал, даже самому Шварцу. Вот тот и думал, что Антонио на него наплевать со всем высокомерием и этим «твой выбор — твоя расплата».
Когда Антонио взяли за грудки в очередной раз и спросили, где во фразе про добро и воду слово «молча» — обиделся, возмутился и почти разорался.
— А список личной благотворительности мне в газете не напечатать? Вы мне хвастаться предлагаете?
Хорошо воспитанный член правящего
Но репарацию отдал. Хотя что бы он с ней, с ним, то есть, стал делать? А Эулалио только головой покачал: не сработаемся. И вредно.
Вредно. И Пауле оно не надо, хватит с нее, ей напоминания не нужны. Она и так сказала — «все, брат мой ненаглядный, я к тебе больше ни ногой. Сам видишь, что получается. Лучше уж ты ко мне, пусть и редко, да без побочных последствий».
Хотя говорила, что не испугалась и вообще подумала, что это Совет дурака валяет — так подурят и прекратят. И действительно господин Шварц быстро все прекратил — десяти минут не прошло, и более всего ее удивляло, что какая-то сволочь отключила лифты — и чтоб той сволочи ребенка на руках до первого этажа нести… а ее, эту сволочь, саму на носилках мимо несут, ну тут и злости же не останется.
Что же касается поведения любимого мужа — так у нее кто сводный брат и кто был родной отец? Вот то-то же.
Главное — самой храброй женщине из дома Сфорца в глаза не смотреть, а то хочется Шварца все-таки пристрелить. Это вам не Ана, которую как гуся купать… все как с гуся вода. Шуршит себе в администрации Джастины представителем АК — и даже на Максима внимания не обращает. А тот, вспоминая только, икает через раз… Ну да, импровизация хорошая была и по адресу. Ну да, страстей поменьше стало, а толковости прибавилось. Но чтобы это, недоросшее, не к нему стажером, а вот так на отдельную должность, как человека какого? Это же ужас, ее еще учить, лечить и напильником обрабатывать… дайте ее мне или уберите ее от меня. Не дам, говорит Деметрио. Не возьму, говорит Кейс, я ее укушу спросонья и она умрет, а мне стыдно будет. Не уберу, говорит Джастина, теперь у меня прекрасный заместитель есть. А Ана умная и ничего не говорит.
Коррупция и семейственность, вот как это называется. Жена концессионера — посол Совета, ее заместитель — жена замминистра.
Ана ничего не говорит, только хихикает в рукав, как крестьянка, когда Максим перед ней по потолку бегает и показывает, какой он настоящий герой и крутой специалист, а она — мелочь, бестолочь и вообще лишняя в их тесной дружбе с Одуванчиком. Очень она себе на уме — впрочем, они все там в Новгороде такие. Рауль вот от этого «себе на уме» чуть не плачет.
И дарит мамб кому попало. Ему не нужно. У него копты. Те самые, которые хотели убивать Морана. Длинные. Одинаковые. И сам Алваро в сравнении с ними — чудо нормальности. Так ему Рауль и говорит. Каждый раз, как видит, так и говорит, страшно даже становится. А еще страшнее, что копты — это не пациенты-клиенты-воспитуемые. Это персонал. На стажировке. Закончат, если закончат — пойдут работать в комиссию по детской преступности. Новую, континентальную. Будут ловить, чистить и упаковывать в школы. Чтобы Алваро им историю преподал. А самое-самое страшное, что они уже не против. Они думали раньше, что их обманули. Не дали подарка. А теперь передумали. Так что не уйдут, пока всему не научатся. Сами, то есть, не уйдут. От Рауля.
Алваро таких видел — тех, что с нуля, из ничего, из нищеты карабкаются повыше, но таких идиотов не встречал еще ни разу. Управлять им непременно надо, нет же на свете других приличных профессий. Должности — обязательно в Совете, непременно в Башнях. А Башни возьми и…
Заканчивать будут все равно, заочно — и тот же общевойсковой, только уже в Александрии. И второе образование в Институте
Только Максим не рыдает. Говорит — сам почти такой был, а эти еще и голодные. И пуганые. Наедятся, согреются и сами начнут думать не о том, как бы это повыше залезть, чтобы с гарантией выжить и все вокруг себя контролировать, а о том, чего они хотят на самом деле. Сами потом смеяться будут. Я, мол, например, уже почти могу. Время от времени. И смеется.
От его смеха всем сразу хочется все-таки взорвать бывший филиал. Останавливает только, что взрывать уже поздно и с Железным Деканом связываться неохота — а также с его супругой, Антонио и Грином. Когда после теракта Шварца Совет бился в коллективной истерике и требовал богомерзкое, безнравственное и преступное учебное заведение расстрелять, выжечь и солью засыпать на метр, им предложили альтернативу. Расформировать — несомненно. Переименовать — обязательно. Переподчинить — разумеется. И сделать экспериментальную учебную площадку Сообщества. Для желающих. Остальных студентов безболезненно перевести в остальные филиалы, а преподавателей — через комиссию — кого оставить, кого перевести, а кого и выгнать без права занимать должность. По делам их.
Совет ответил на сколько-то депутатских запросов на тему легальной религиозной организации и разразился окончательным вердиктом: не наше дело. Нас всех как общность не волнует, где состоит депутат, функционер и вообще отдельный гражданин на службе общности. Хоть в религиозной организации, хоть в клубе спортивных болельщиков; а если он в качестве депутата или чиновника продвигает не интересы региона, а организации, клуба или корпорации — так отзовите его, если считаете нужным, или жалобу подайте по известному адресу, на том и закончим.
С Советом наверняка не так все просто было, как на словах у всех получалось. Потому что Эулалио приехал не когда обещал, а на месяц позже, позавчера. Но зато на целую неделю. И первый день — с ума сойти — просто просидел на террасе на берегу. Смотрел. Чаек кормил. Камешки в воду кидал. Ну почти весь день. Половину. Вторую — проспал. Алваро сразу понял: что-то будет. И теперь посматривал. Проверял, чтобы не пропустить…
— Я слепой, да? Мы все слепые и совсем глухие, да? — кажется, пропустил-таки. Это же Франческо там, на террасе кричит… — Я, Джастина, родня ее, Антонио, все? Землеройки. Мы совсем не видим, что делается, да? Все успокоилось, все хорошо. И все знают, что эту бучу устроил Антикризисный комитет, чтобы подмять остатки. Уйдет старичок Матьё… и кто останется хозяином? Знаете, как вас за спиной называют? Уже? Диктатором. Пока в ромском смысле…
— Если бы я этого не знал, плохим бы я был диктатором, — посмеивается Грин. Знаю я этот смех, думает Алваро. В самый раз между выстрелами — или когда в тебя стулья летят, а ты ловишь и вот так хихикаешь. — Да, я страшный и злобный почти официальный властелин мира. Кошмар из кинофантазий. Матьё не правил, а играл на равновесии сил — а я буду править. Об этом пишут все оппозиционные аналитики. Все в порядке.
— Ты понимаешь, что тебе на самом деле придется править? Нет? Иначе тебе ничего не дадут сделать. Не оправдаешь ожиданий. А если оправдаешь — кому на корм пойдут все твои реформы? Кому они нужны будут, цезарь император? Ты понимаешь, что все мелкие игроки сейчас ринутся поддерживать тебя, потому что это быстрый способ получить долю… И они свяжут тебя намертво, все.