Башня вавилонская
Шрифт:
— Я ему доверяю. И вы доверяйте. Это… Считайте, что это приказ, доктор.
Он сам включает звук, без просьбы. Она пьет воду. Он может и залить насильно, несложно догадаться. Вдруг понятно — прошло всего-то секунд двадцать. Соседняя комната, смежная. И вот — есть экран, а человека за креслом, кажется, уже нет, неважно.
— Господин Шварц, — вкрадчиво вступает Сфорца в динамике и справа, живьем. — Не хочу вас слишком огорчать, хотя вы вовсе не безумны и не сорветесь, но вы ошиблись… попросту неприличным образом. У вас в расчете дыра размером с черную. Антонио не станет выбирать. Господин Шварц, главным пострадавшим в вашей игре буду
— Даже если я его простимулирую? — с интересом спрашивает Шварц. Звучит он как подросток, которому дали препарировать его первую лягушку. Старается звучать.
Он не согласится на размен. Не может согласиться, потому что он не сумасшедший. Пока еще не сумасшедший. Но даже если сойдет с ума, вряд ли забудет, что для обмена нужно поднять переборку и разблокировать кабинет. А после этого — сколько секунд потребуется Максиму? Мало. Всего ничего.
— Даже если вы все, что угодно. — Сфорца откидывается в кресле. — Это доведено до автоматизма. Это вдалбливают с того возраста, когда дети что-то начинают понимать, да? Он не станет играть, что бы вы ни придумали. Все останется на ваших руках. Так что цели вы не достигнете. Ну разве что вам хотелось просто стать убийцей — тогда зачем этот антураж, сцена, завывания?
— Ладно, — усмехается Шварц. — Уговорили. — Щелчок по коммуникатору. — Забирайте свою сестру. Синьора, приношу свои извинения за доставленные неудобства.
Он не сумасшедший — и не сойдет с ума. Он просто очень упрямый и очень последовательный человек, которому нужно сломать двоих, и совершенно не нужны бессмысленные жертвы. Он же… да, Максим же говорил. Экономия как подкормка для гордыни и тщеславия. Неплохой движок в их профессии.
Но Сфорца… ну, змий древний, диавол и сатана!..
Он освободил заложника. Он прекратил — как минимум на сегодня, — любой шантаж, а особенно подобный. Семьдесят пять секунд. Абсолютный мировой рекорд в переговорах с террористом.
— У него кардиостимулятор. У Шварца. Точно. «Харрикейн-С», отавского производства. — говорит Максим из своей комнаты. — Так что когда мы сожжем электронику — будет приступ.
— Теперь следующий рычаг. — говорит Кейс. — У Шварца наверняка есть.
— Есть, — соглашается председатель Антикризисного комитета. — И не один. Я вам, кстати, не успел сказать. Аню Рикерт отрезало в одном из нижних залов. Какая-то у нее неудачная неделя получилась. Франческо, — добавляет он в микрофон, — Надо было вам вчера испортить мой ковер. Химчистка оставляет больше шансов.
— Ну вот и все, — весело говорит Шварц. — С шантажом покончено. Теперьбудете стрелять, господин да Монтефельтро?
— Не буду. — По Антонио не скажешь, что что-то произошло. — Не хочу.
Приступ — это что угодно. И, к сожалению, в неопределенные сроки. Фактор нестабильности.
Где-то рядом кардиомонитор, а на нем — усилитель. Или ретранслятор, неважно. Важно,
— Хорошо, — говорит Шварц. — Испытание по правилам, говоришь? Давай. Ты решил, что у меня что-то припасено. Может, и есть. Может, нет. А вот это, — экран мигает, показывает другое помещение, другую женщину, — у меня есть точно. Подружка господина Грина.
Смеяться нельзя. Максим просто фыркает в сторону, не прерывая разговора.
— После этого он точно будет обязан жениться. — Это подходит Кейс. Это нервы.
Потому что Левинсон еще не успел. Может быть, успевает, успеет, но еще не успел.
— Одуванчик?
— Один человек, один выбор. — продолжает Шварц, — Если ты не выстрелишь, я нажму кнопочку и туда — угадал — пойдет газ. Однообразно, но надежно. У тебя будет минута, чтобы передумать. Столько она протянет. Выстрели, возьми, отключи, — он показывает комм. — А случится ли что-то еще, решай — ты догадливый.
— Начали! — Шварц демонстративно щелкнул по комму. — Чему веришь, глазам или расчетам?
Да Монтефельтро слегка приподнимает подбородок, смотрит на экран с Аней, на Шварца. На экране ничего не происходит: девушка видна в профиль, сидит на краю стола в позе… да, в позе Джона. Смотрит в блокнот.
— М-да-а, Вальтер. Знал бы я во время войны с Клубом, чем кончится…
Что же он такое знал, думает Анаит. Шварц не состоял в Радужном Клубе, это точно. Хотя мог консультировать радикалов частным порядком. Об этом Антонио опять «забыл» рассказать? И Джону тоже «забыл»? В салат премерзостную каракатицу!..
На втором экране с отчетливым щелчком включается звук. Там Максим стоит за пультом, Дьердь сложился в кресле, характерная поза гастритника.
Сигнал — несколько нот, знакомая неприятная последовательность. Последний раз ее играли Личфилду…
— Стреляйте, сержант!
Дьердь стоит посреди какого-то технического коридора — вид сверху, подключился через камеру безопасности — и на щеке у него темная масляная полоса.
Очень трудно не улыбнуться навстречу. А почему нет? Уже можно.
Нужно.
— Стреляйте, сержант. — повторяет он. И кивает.
Последствия за мой счет.
Шварц смотрит на экран, будто заговорила сама панель марки «Nova». И совсем не смотрит на Антонио.
— Не хочу, — повторяет де Монтефельтро. — Я не хочу его убивать, лейтенант. Он сволочь. Он неблагодарный дурак. Но мы и сами хороши. И я точно знаю, что у него — есть. Это заготовки времен Радужного Клуба на Личфилда. Я его прикрыл тогда, а он теперь из них в меня же. У него есть.
— Я знаю. — говорит Дьердь.
Теперь Шварц не смотрит уже на него. Падай, ты убит.
Что они там тянут? Что они там делают?!
Самир следом подумал, что господа деканы хором сказали бы ему: если есть время переживать, значит, ты просто недогружен. Неправда, он был перегружен и едва справлялся с потоком приказов. Одна эвакуация в этом лабиринте — трехмерные шахматы.
— Вы когда его из системы выселите? — спросил капитан Халаби.