Бастион: Ответный удар
Шрифт:
На холме и закопался, заинтригованный происходящим у подножия. На дороге, с трудом различимой за деревьями и ночной хмарью, стояла колонна из нескольких грузовых «Уралов». С потушенными фарами. Лишь на обратной стороне колонны – на уровне второй машины – мерцал огонек костра. У капота «флагмана» различалось смазанное шевеление. Тишина. Он повернулся на спину и принялся лихорадочно размышлять. Дорога за холмом поворачивает, огибая базу с запада. До хозяйства Петровича не добраться – дальний крюк. Здесь и спешились каратели, развернулись цепью и потопали по тайге. Шесть машин – если в каждую набить по двадцать рыл, получается укомплектованная рота, то есть хренова туча. Кто в наличии на дороге – водилы, часовые, сержант? Рация – по которой сообщили о бегстве партизана с его возможным появлением где того не просят. Выставили пост, удвоили бдительность, но считают ли всерьез, что этот «фаворит гонки» полезет внаглую на колонну? Он устал, запуган, зверски хочет жить. А про ярость благородную, сделавшую из него чудовище, разве подумают? Представят, как он брызжет ненавистью?
Тень смещалась от дерева к дереву. Метрах в ста от колонны он встал, отринул прочие чувства, кроме слуха, замер. Пять минут, и терпение оказалось вознагражденным. Кто-то полз, шелестя опавшей листвой. Тень поднялась – неповоротливая, ленивая, зашагала гусиным шажком в сторону ложбины, на которую он давно положил глаз. Воспользовавшись хрустом, метнулся поближе, подготовив тесак для рубки мяса. Самое время использовать по назначению.
Пост унесли подальше от колонны. От тяжелой службы боец явно не загнулся. Мечтал, с удобством приспособив рельеф местности. А второй разрушил трогательную солдатскую приватность, вломившись, как слон в посудную лавку.
– Гришаня, ты что, охренел? А ну, подъем, боец…
– Ты чего, Стригун?
– Вставай, вставай, военный… Змей сообщение принял: крыса партизанская из кольца вырвалась. Мужик с бабой через тайгу навстречу нашим шли; бабу замочили, мужик свалил в лес, затерялся где-то, урод…
– Стригун, да вы там перекурили, не иначе… Не попрет он в своем уме на колонну…
– А мне лично по фонарю, Гришаня. Змей приказ отдал: пост удвоить, и чтобы бдительность на высоте… А ну подвинься, разлегся тут…
Боец неуклюже сползал в ложбину. Дождавшись, пока он развернется к лесу передом, к смерти задом, Туманов метнулся. Три прыжка, толчок. Свалил Стригуна пяткой в хребтину. Каратель зарылся пастью в стылую глину. «Удар тигра» (упор левой стопой в колено врага и молниеносный правой – в челюсть), разумеется, не удался – он вообще никому не удается, – но врезал от души. Солдат откинулся, глухо вскрикнув. Туманов махнул тесаком, раскроив парню лоб. Хруст добавил ярости. Кровь не видно, но представить – ох, как легко… Разбираясь со вторым, забыл про первого. Стригун страдал неповоротливостью, но жить желал, как любая тварь. Карабкался по откосу, давясь хрипом. Угловато взгромоздился на бугор, намылился дать деру. Сутулая спина перекрыла видимый кусок неба. Он швырнул тесак, привстав на полусогнутые. Обух хрястнул о затылок. До военного дошло не сразу, что свое отвоевал. Ошалело взмахнул руками, замер… Рухнул пластом. Заегозил Гришаня – соображая, что до смерти имеет полное право взбрыкнуть. От полученных ранений… только озверел. Схватил Туманова за грудки, засучил ножонками. Лоб чугунный – им и двинул в раздувающиеся ноздри; не пропадать же добру… А когда Гришаня разинул пасть, норовя запустить в пространство сигнал бедствия, нащупал правой рукой увесистый камень с налипшей глиной и с натягом, ломая Гришанины зубы, разрывая рот, утрамбовал в глотку. Не понимал Туманов, что поступает не по-людски. Раз собрался лишать жизни человека – лишай по-скорому, не прибегая к пыткам.
Впрочем, время усовеститься он еще найдет. Гришаня издавал последние булькающие звуки, а Туманов обхлопывал карманы, снимал амуницию. Автомат Калашникова, рожки сцеплены изолентой – у десантуры в Чечне насмотрелись, уроды… Пара гранат у каждого на дне подсумков – отличное подспорье. Старье, правда, «РГ-42» – осколочная, в войну производилась из консервных банок, с вооружения снята давным-давно, однако на складах в великом множестве, есть ли смысл производить новое?
Он подбросил одну с некоторым скепсисом – сработает ли? Обыкновенная «свиная тушенка», трубка с запалом, кольцо. Двадцать первый век на дворе. Кончатся свиные консервы в стране – коктейли Молотова будут населению скармливать?
Он пролез под второй машиной, расположился за поношенным протектором. Костерок шагах в пятнадцати – пламя лижет сосновое полешко, искажает лица карателей. Шестеро – грязные бушлаты. Рожи небритые. Начальник стражи на почетном месте – оседлал березовую чурку, вальяжно покуривает. Остальные – в кружке, полулежа. Гогочут вразвалку. В голове колонны – часовой; не забыть бы о его наличии. Чего он там делает?.. Ага, показался, повернулся спиной, закурил. Восстанавливая в памяти инструкцию по применению древних гранат, Туманов выбрался из-под машины, отряхнул колено. Другое не стал, на него уселся. Вырвав кольцо, досчитал до трех. Кряжистый боец с физиономией прирожденного убийцы, прервав трепотню, перекосился. Старший задумался. Финальная мизансцена. Он бросил «эргэшку» по навесной, словно маленькую мину, – аккуратно в середину костра. Рухнул пластом, прикрыв затылок. Рвануло с треском. Что-то сдвинулось в сознании, но не окончательно. Фейерверк блестящий – сноп искр метнулся в небо, по кабине застучало градом. Он вскочил на колено и прямым попаданием свалил часового, рискнувшего на огонек. Плюнул вдогонку, пропоров уже упавшего. Никакой незавершенки. Двое у костра еще шевелятся. Самый отдаленный – в разорванном бушлате, с искаженным лицом – тянется к автомату.
В голове пронзительно фонило. Он поднялся, подошел к костру. Выстрелил в голову. У последнего разразилась истерика. Норовил отползти. Продырявленный бушлат истекал кровью. Отжимался на руках, волоча израненные ноги.
– Не стреляй, – бормотал. – Пожалей…Ну, будь человеком, я же раненый…
– А я не Красный Крест, – убедительно заявил Туманов. Чуть помедлив, поднял автомат. Затянулась пауза – у вояки в глазах вспыхнула надежда: а вдруг не выстрелит. Пожалеет? Всех не пожалеть, заключил Туманов и выбил остатки обоймы парню в голову. Перевернул магазин, отправив патрон в патронник, отправился вдоль колонны. Очередная граната полетела под капот головного «Урала», разметала дизель. Из второго кто-то выпрыгнул, застучали подметки по грунтовке. Он нагнулся, выпустив длинную очередь, и когда водила рухнул с перебитыми ногами, завизжав от боли, он, довольный, заскользил дальше. Очередь в третий «Урал», третья «эргэшка», подпрыгивая, покатилась под кабину… Отряхнулся, двинул дальше. Безобразный стиль поведения, но он его не выбирал, сам получился. Он шел и расстреливал кабины, прошивал брезент. Последнюю гранату швырнул под замыкающую машину. Трудновато будет уцелевшим выезжать – дорога узкая, вековые сосны теснятся у обочины… В голове не просто фонило – там взрывалось и трещало. Остатки магазина, не найдя цели, он выпустил в небо, салютом, зашвырнул автомат в кусты и, опустившись в изнеможении под дерево, злорадно наблюдал, как занимаются факелом три машины, как огонь из кабин перебрасывается на кузова, как потрескивает брезент, а угрюмые окрестности озаряет жизнерадостное оранжевое зарево…
Он добился своего. Полегчало. Мог бы догадаться, что теперь уж точно из плененных никого не пощадят. Даже деток малых. Но не догадался. Не сработала соображалка. Он издал какой-то дикий индейский вопль, показал горящей колонне неприличную фигуру из двух рук и, пошатываясь, двинул в лес…
Человек, в девять часов утра вышедший на дорогу, связующую райцентры Турово и Радищево, напоминал Туманова лишь отчасти. Нет, он пока не опустился до забулдыги – по крайней мере, дорогая кожаная куртка была порвана не везде и в отдельных местах еще производила впечатление. Но лицо почернело, глаза ввалились, а воспоминания о вечерах на хуторе близ Кучары и последующих событиях и вовсе наложили самый удручающий отпечаток на его облик. Прошедшую ночь он провел в овраге, укрытый мокрой листвой. Это тоже не добавило ему привлекательности. Было холодно, больно и очень тоскливо. Он терпел. Стараясь не думать о никотине и жирной куриной ноге, вышел на дорогу и принялся голосовать. Места безлюдные. Большак петлял, как горная тропа. Густые ельники отступали от дороги, образуя у обочин извилисто-лохматые опушки. Можно было посветиться. Добежать до леса и упасть – три секунды… Он прикинул – шел на юго-запад, на Турово. Если где и сбился, то градуса на два– три, не больше. Вроде так – он обученный. Хотя все бывает. Сорок километров за сутки – с количеством пройденного расстояния погрешность безбожно вырастает, а ориентировщик из него сегодня…
Желтая «копейка» с прогнившими крыльями протарахтела мимо, не остановилась. Следом проехал «КамАЗ», крытый тентом. Надпись, намалеванная белым на брезенте, плотоядно вещала: «Экипажу требуется стюардесса». Видимо, в глазах экипажа голосующий никак не соответствовал образу королевы небес: проезжая мимо, «КамАЗ» выстрелил из выхлопной трубы и уделал Туманова едкой гарью. Потом прошли три порожних «ЗИЛа» с истрепанными «световозвращайками» – должно быть, на поля, где еще не истек сезон картошки. Он не стал голосовать. А когда показался грязно-рыжий «комби», зажал меж пальцев сторублевку нового образца – с Иваном-первопечатником на аверсе – и выставил ее, как Ленин кепку.
Денег в стране остро не хватало. Вернее, их хватало, но не всем. Глубинка о существовании дензнаков изредка подозревала, но от этого ей легче не делалось.
– Браток, до Турово подбросишь?
Водитель с конопатыми щеками курил трубку-носогрейку. По салону густо плавал горький дым самосада. Снисходительно кивнул:
– Падай, мужик.
Туманов влез в салон. Вогнутая дверь практически не закрывалась. В щель между краем обшивки и полом неплохо просматривался убегающий из-под колес подорожник.