Басурмане
Шрифт:
Ребята не торопили Тимофеича, хотя очень хотели продолжения. С каждой его историей становилось понятно, что самое интересное еще впереди. Что на этот раз он им откроет?
– А вот и вторая книга. Подарил мне ее Василий Макарыч, и собственноручно подписал: Николаю Егорову с глубокой благодарностью. Крепко жму руку. Василий Шукшин.
– Ничего себе, – охнул Антон. Как же Вы с ним встретились?
– А вот так. Василий Макарыч собирался кино снимать про Разина. Очень он им интересовался, всерьез. Собирал информацию в течение долгого времени, потом, когда многое уже было готово для фильма, проехался по его местам. Чтоб живьем всё увидеть, вдохновиться. И еще дособрать нужный материал. В Астрахани он много был, в Саратов потом приехал. Я был на
– А вот дальше вышло всё не по плану. Фильм снимать Шукшину не дали: зажали бюджет. А сценарий-то был уже готов. И он тогда его переписал, и сделал книгу. Ее все знают: «Я пришел дать вам волю». И когда она вышла, он мне прислал такой подарок, с автографом. Звал я его на рыбалку к нам, и он хотел, обещал приехать. Только вскоре его не стало.
– Вот это история… – вздохнула Даша.
– Мировой мужик был Макарыч. А какой актер! А рассказы какие писал! Повезло мне, ох повезло, что довелось с ним встретиться. Книга эта для меня самая большая ценность теперь.
На плите закипал чайник, а Тимофеич словно не слышал этого. Задумался, погрузился в воспоминания. Ребята не стали его тревожить, торопить. Даша сама разлила чай.
А ночью она не могла заснуть. Увиденное и услышанное за эти два дня никак не отпускало ее. Сокровища, призраки, кладоискатели – кино какое-то. Странным было то, что и она в нем уже тоже принимала участие. Даша мысленно отгоняла от себя весь этот шум, но он не уходил. А потом вдруг появился старик. И всё остальное тут же стихло, потускнело. Смотрит он задумчиво куда-то вдаль и говорит – сам себе и никому вокруг: «Сокровища они всё ищут… Хрен вам, а не сокровища! Не найдете вы тут ничего. Не отдам». Она только хотела сказать, что нет, нам ничего не нужно, но не успела. Старик исчез, или это сон закончился, или она просто не запомнила, что было дальше. Проснулась Даша от пения птиц, небо за окном светлело, рядом сопел Антоха. Она уткнулась носом ему в плечо и тут же заснула снова. А старик опять пришел, и стоял у кровати, и разглядывал ее: «Как же ты на нее похожа!»
«Даш, просыпайся!» – Антон гладил ее по волосам. «Сегодня тебя никто не беспокоил?»
Она сонно улыбалась и терла глаза. Странный сон не выходил у нее из головы. И самым странным было то, что он был очень настоящий. Этот старик, и его взгляд, так и прожигает тебя насквозь.
Надо было вставать. Впереди долгая дорога.
Тимофеич с утра пораньше организовал им завтрак: блинов собственноручно напек, за сметаной свежей к соседям сбегал. Мед тоже был местный, степной разнотравный. С собой в корзинку уложил им дед столько еды, что до самой Астрахани хватит, и маме останется. За эти два дня они так привязались друг к другу, что расставались теперь со слезами (особенно Даша, да и дед часто-часто моргал, чтобы скрыть и грусть, и эту соленую влажность в глазах). Казалось, что не просто так они встретились, словно связывает их что-то, роднит, но в силу времени и расстояния не виделись они долгое время. Договорились, что приедут еще. Будут звонить. И он будет.
И вот их машина запылила по дороге, Тимофеич у ворот провожал ее глазами, а Даша, высунувшись из окна, махала ему. Жители деревни отвлеклись от своих деревенских дел и тоже смотрели вслед уезжающим гостям. В их местах каждый новый человек, каждый приезд и отъезд – это уже маленькое событие. Когда выехали на проселочную дорогу, увидели, что и орел провожает их, кружит над дорогой, не упускает их из виду. Какое-то время он, казалось, плыл по небу за ними, круги его смещались плавно на юг, куда направлялись путешественники. Потом отстал, растворился в небе. Гости гостями, но свои, орлиные дела важнее: нужно охранять сокровища.
Глава 2. Дорога
Даша, хоть и грустила, была рада, что пора уезжать: слишком уж насыщенными получились последние два дня. Очень много было такого, что не укладывалось в голове, и теперь лишило ее покоя. И, если честно, ей было здесь немного жутко. А больше всего было не по себе именно из-за неспокойных снов: они были слишком реалистичными (со звуками и даже запахами), и очень уж тесно связанными с тем, что происходило вокруг, будто сны были продолжением историй. Интересно, у Антохи такие же ощущения? Или это у нее какое-то особое восприятие? Хотелось спросить, но как? Не может же она всерьез сказать, что во сне к ней являлся призрак Степана Разина. Именно такой, как описывал его Тимофеич: с бородой и в зипуне, с огнем в глазах. А кроме Антона поделиться было не с кем.
Даша вдруг очень остро почувствовала, что она совсем одна. У нее нет близких друзей. Точнее, друзья есть, но считать их действительно близкими, родственными душами, она не может. Самым родным человеком для нее всегда была бабушка. Даша очень болезненно пережила ее уход, и именно тогда осознала, что теперь у нее нет никого. У мамы своя жизнь. Отношения с нею не были натянутыми, скорее, их почти не было. Формально они поддерживали связь, периодически созванивались и интересовались делами друг друга. Но в этом была некая отстраненность.
И вот сейчас, впервые за много лет, она ехала к маме. Идея этой поездки принадлежала не ей, Антону: надо же познакомиться с семьей любимой девушки. Это, по его мнению, было частью обязательной программы серьезных отношений. Главным формалистом из них двоих явно был он. Даша не возражала, нет, дело совсем в другом. Она не испытывала потребности в этой церемонии. Когда они с Антохой уже всерьез встречались, она мысленно представляла его бабушке: рассказывала о нем, думала, что бы бабушка сказала вот про это, а что – про то. Она смотрела на него ее глазами и оценивала по ее системе ценностей. Приходила к выводу, что бабушка бы их союз одобрила. Мама, конечно, была в курсе Дашиной личной жизни, но гораздо более поверхностно, чем это бывает в классических случаях материнской заботы и вовлеченности. И Даша не особенно старалась это исправить: она уже привыкла быть предоставленной самой себе.
У Антона эта ее самостоятельность вызывала уважение, хотя некоторые ее поступки и слова он понять не мог. Да это и вряд ли было возможно: слишком по-разному складывалась их жизнь. Они нечасто об этом говорили, очень немного еще времени провели вместе. Они так наслаждались тем, что было у них сегодня, и только-только начали заглядывать в свое совместное «завтра». А на «вчера», которое было у каждого свое, еще не успели оглянуться. И вот сейчас было очень подходящее время для этого: в этой совместной поездке, которая превращалась в приключение, они могли не просто лучше узнать друг друга, но и заглянуть в семейные тайники, и даже заочно познакомиться со скелетами в шкафах друг у друга. Времени в дороге достаточно для разговоров.
Даша ушла в себя и загрустила, Антон не мог этого не заметить. Она всегда была довольно замкнутой, и, если ее не спросить о чем-то, запросто может сама не сказать ни слова. Потому он и спросил. Даша сначала отвечала коротко и неохотно, но потом постепенно разговорилась. Вспомнила и про бабушку, и про родителей, и про себя в Астрахани.
– Меня воспитывала в основном бабушка. Она мне сначала няней была, а потом и лучшим другом. Мама совсем другая, она всегда сама по себе была. Может и я такая в нее? Не знаю. Мы с нею всегда были порознь. Никогда не ссорились, не было противоречий у нас. Просто у нее своя жизнь, а у меня своя. А потом, когда она замуж решила выйти второй раз, точнее, третий, мы и вовсе разошлись кто куда. Я тогда в Москву уехала.